— Что так? — удивился Йерикка.

— Так Богдана не то ранили тяжко, не то и убили, ну он и…

— Снова идут! — крикнул Гоймир. — Держись!..

…В пятой атаке стрелки ворвались-таки на позиции, и защитники опять дрались врукопашную. На глазах Йерикки и Олега, оставившего найденное противотанковое ружье, к которому кончились патроны, на штыки подняли Рвана, Олег зарезал одного из убийц камасом, а потом катался по грязной, раскисшей земле, пиная ногами в живот офицера, насевшего на него с кинжалом, зверел от предсмертной тоски, и кто-то очень вовремя зарубил офицера… Хрипя и ревя, люди кололи и рубили врагов в окопах и на насыпях, пока не отбились все-таки — и тут же пришлось отражать уже шестую по счету атаку, стреляя с двадцати-тридцати шагов во врагов, убивая их — и умирая, и не замечая, как это происходит…

…Накатник пушки разбило гранатой. Третий член их расчета — Мирослав так и не узнал, его имени — этим же взрывом оказался убит, отец Елпидифор — ранен. Сейчас, лежа за одной из опор орудия, он отстреливался из маузера, зажав рукавом рясы рану в боку. Мирослав стрелял, через прорезь в небольшом щитке, встав коленом на маховик.

Спешенные хангары находились в десятке сажен от орудия, густо его обстреливали, и пули с визгом рикошетировали от металла, оставляя на нем длинные блестящие царапины.

— Сынок! — крикнул священник. — Держись, сынок, а я кончаюсь! Не бойся!

— А то — бояться! — повернувшись, отозвался Мирослав. Но отец Елпидифор уже не слышал — он обмяк на опоре, мокрые волосы шевелил ветер, бессильно свесилась так и не выпустившая маузер рука.

Мирослав понял, что остался один.

Но он сказал правду. Он не боялся.

— Сыдавайса! — послышался требовательно-злой крик. — Висе равыно пырыкончим!

— На! — он ответил длинной очередью. И ощутил резкий удар сзади в правый бок.

Повернувшись, срезал-таки мелькнувшую фигуру, попытался удержаться на ногах, но не смог — повалился вниз, больно ударившись затылком о пустой ящик. Но нашел в себе силы подняться на ноги, чувствуя, как, толкаясь болью, течет из бока кровь… Закрутился на месте, стреляя вокруг очередями. Автомат замолк, добив последний магазин, и Мирослав опустил его наземь, оперся левой рукой о разбитый накатник. С усилием поднял голову, повёл вокруг взглядом. Хангары бежали со всех сторон, что-то крича, их слова тонули в заполнившем голову протяжном нарастающем гуле.

— Ближе, ближе, — попросил Мирослав и сплюнул кровь. Он боялся, что упадет и потеряет сознание. Только не падать. Только не упасть. После дням усилием вскинув голову, Мирослав глянул — в упор — в глаза подбегавшего первым хангара и, бросив себе под ноги «лимонку», успел выкрикнуть:

— Рысь!.. — прежде, чем медное пламя смело и его, и троих хангаров, подбежавших ближе остальных…

* * *

Мокрый снег валил не хлопьями — грудами. Казалось, природа хотела каким-нибудь способом разнять обезумевших людей, сцепившихся у Перуновой Кузни на перевалах.

Защитники Горной Страны сражались так, как сражаются на пороге своего дома — уже ни о чем не думая и ничего не желая, только бы убить побольше врагов да удержаться подольше на ногах…

…Этим утром Гоймир с полусотней бойцов внезапным ударом выбил врага с пологой гряды холмов в двухстах саженях от высоты. Пространство между высокой и холмами было завалено трупами и заставлено подожженной техникой. Лежали остатки двух вельботов.

— Я вчера вон тот вельбот по рации слушал, — парень из «Славяна» указал Олегу на ближнюю машину.