Девчонка снова его перебила, начала что-то многословно доказывать. Парень скривился — малоподвижное лицо данвана стало спешным от этой гримасы. Отмахнулся. Девчонка снова, топнула ногой, и он повертелся к Олегу:

— Она — дочь Капитана. Вы так называете. Она будет просить, чтоб тебя отпустили. Глупо, — парень шевельнул бровью, — тут сидят только партизаны, их не отпускают. Их всех убивают.

Он сказал об этом спокойно и хладнокровно. Олег поднялся на ноги и подошел вплотную к невидимой преграде.

— Скажи ей, что она хорошая, — улыбнулся он. — Скажи ей, что я ей очень благодарен, но что за меня просить не надо.

Данван перевел не сразу. Он довольно долго мерил Олега взглядом с прищуром, потом, не отрывая от него взгляда, перевел. Девчонка затараторила, парень на нее прикрикнул и, взяв за руку, потащил прочь. Она не слишком упиралась, но, обернувшись, крикнула:

— Я просить! Оттец тьебя отпустит!

Олег поймал себя на том, что все еще улыбается. Интересно, мать Чужого не была похожа на эту девчонку? Может быть, она тоже когда-то пожалела взятого в плен славянина… Олег тряхнул головой. Не расслабляться! Никто его отсюда не отпустит и не вытащит. Похоже, это все. Олег отошел, к лежаку, повторил вслух:

— Все, — и помотал головой. Слово оказалось страшным, у него был вид бездонного колодца, из которого выползал Страх. Мальчишка с неожиданным отчаяньем огляделся. Что, неужели и правда — все?! Больше не будет ничего, совсем ничего: ни весны с зеленой травой, ни Бранки, которую он познакомит с родителями, ни лета, ни огромного количества других лет, которые у него были в запасе еще несколько часов назад?! — Не хочу, — сказал Олег. И подумал: отвечу на все вопросы, все скажу, о чем спросят, сам расскажу — мне же всего пятнадцать лет, я хочу жить! Просить буду, умолять — не могут же они не пожалеть?

Олег подошел к умывальнику, откинул его, пустил воду и под ее журчание тоскливо подумал: обманываю сам себя. Сказочками обманываю. Скоро (или нескоро, это не важно) придут. Отведут его куда-то и будут пытать. А он будет молчать, потому что НЕЛЬЗЯ рассказывать то, что он знает. И через несколько дней он умрет от пыток.

Ах, Бранка-Бранка, вот и погубила, нас с тобой наша любовь. Если бы я ушел раньше, не дожидаясь, когда за мной приедут, ушел через Дорогу! Но… что теперь.

Как говорил незабвенный Питер Пэн: "Может быть, смерть — это самое великое приключение." Олег запретил себе надеяться и стал ждать. Стоя возле работающего умывальника, все равно — чего. Еды, допроса — чего угодно. Он больше не боялся. Все-таки он немало умеет. Больше, чем они могут себе представить.

И пытать себя он не даст.

В коридоре все время было пусто, оттуда не доносилось звуков, словно во всей тюрьме и был один заключенный. Поэтому шаги Олег услышал издалека — и чутьем понял: за ним. Оторвался от стенки, закрыл воду, закинул на место умывальник. На миг мелькнула глупая надежда — любящий отец упросился… Но у входа возникли двое данванов — в полной форме, хорошо  знакомой по войне. Отличали их только две вещи: золотые фигурки грифонов на шлемах и яркие, красные с черным и золотым, наплечники. Офицеры? Да нет, скорей уж — гвардейцы какие-нибудь. Один из них провёл ладонью в гофрированной краге слева от проема и указал стволом — выходи. Второй держался сбоку и сразу взял Олега на прицел, едва тот переступил порог камеры.

— Боитесь? — зло спросил мальчишка. Данваны не отреагировали, только тот, сзади, механически приказал:

— Выходи.

Открывавший дверь пошел справа и чуть впереди, указывая путь.