Нет смысла возражать тому, что в трех случаях она поочередно оказалась на стороне трех правителей разных вероисповеданий, между которыми не было ничего общего – за исключением того, что они являлись угнетателями. Каждое из этих трех правительств, взятое отдельно, имело хоть какие-то оправдания своим действиям или проявляло хоть какой-то гуманизм.
Когда кайзер помогал властителям России сокрушать революцию, эти властители несомненно верили, что сражаются с силами ада, атеизма и анархии. Социалист английского типа кричал на меня, когда я говорил о Столыпине, он утверждал, что Столыпин получил известность как вешатель, откуда и взялся термин «столыпинский галстук». Но на самом деле, кроме галстука, о Столыпине можно сказать много интересного: о его политике поддержки крестьянского предпринимательства, о его личной храбрости и уж конечно о том, что в предсмертный миг он перекрестил царя, считая его венценосной опорой христианства. Но кайзер не считал царя опорой христианства. Он поддерживал в делах Столыпина только галстук и ничего, кроме галстука: виселицы, но не кресты.
Русский правитель верил, что православная церковь православна. Австрийский эрцгерцог мечтал сделать католическую церковь католической. Он искренне верил в то, что быть прокатолическим и значит быть проавстрийским. Но кайзер не может быть прокатолическим и тем более не может быть по-настоящему проавстрийским, он просто всей душой антисербский.
Мало того, в жестокой и бесплодной силе Турции человек с воображением может увидеть трагедию и чуткость настоящей веры. Худшее, что можно предложить мусульманину, как это сделал поэт, это предложить ему на выбор Коран или меч. Лучшее, что можно сказать о немце – что его совершенно не привлекает Коран, но если он получит меч, то будет удовлетворен.
А для меня, покаюсь, даже грехи этих трех империй по сравнению с грехами германской печальны и достойны. И я чувствую, что они не заслуживают того, чтобы маленький лютеранский бездельник покровительствовал всему злому, что в них есть, но игнорировал все доброе. Он не католик, не православный и не мусульманин. Он просто старый господин, который хочет поделиться с другими своими преступлениями, хотя не может поделиться своей верой. Все инстинкты пруссака восстают против свободы так сильно, что он скорее попытается угнетать чужих подданных, чем представит кого-нибудь живущим без пользы, приносимой угнетением. Он деспот, но деспот бескорыстный. Он бескорыстен, как дьявол, который готов взяться за любую грязную работу.
Все это казалось бы фантазией, если бы не подтверждалось надежными фактами, не объяснимыми никаким иным образом. Например, было бы немыслимо думать так о целом народе, состоящем из свободных и разных личностей. Но правящий класс в Пруссии – это именно правящий и именно класс: небольшая группа людей, думающих над линиями маршрутов, по которым затем будут ходить все остальные люди.
Другой парадокс Пруссии связан с тем, что ее князья считают своей миссией на земле уничтожение демократии, где бы она ни была, но при этом убеждают окружающих, что являются не стражами прошлого, а провозвестниками будущего. Даже они не считают свою теорию популярной, но вот прогрессивной -считают.
И здесь снова обнаруживается духовная пропасть, разверзшаяся между двумя монархиями. Русские учреждения во многих случаях устарели и отстали от людей России, и многие русские это знают. Но прусские учреждения считаются достижением прусского народа, и большая часть народа в это верит. Вождям куда проще идти в мир и навязывать безнадежное рабство всем вокруг, если они уже сумели навязать собственному народу своеобразное иго – иго с надеждой.
Когда нам говорят о древних беззакониях России и о том, какой отсталой является русская власть, мы должны ответить: «Да, в этом и состоит превосходство России». Их учреждения – часть их истории, как реликвии или древности. В них действительно используется насилие, но тут надо уточнить – оно выходит из употребления. |