Кому же мы так доверялись? Как объяснить превращение мечты в кошмар, и особенно – удивительное спасение, благодаря которому нас не швырнуло в стихию разрушения, как швырнуло турок? Причина превращения в определенном духе, и не требуется какой-то особенной логики, чтобы дать ему определение. Тем более не стоит требовать ее от людей, открестившихся от логики, ведь в их случае речь идет не о стройной теории, а о путанице мыслей. В самом широком и самом простом смысле причина скрывается за словом «тевтонство» или «пангерманизм», и с него (поскольку именно он казался победителем 1870 года) начать лучше всего. Суть пангерманизма можно проиллюстрировать аллегорией.

Допустим, лошадь считает, что все иные существа имеют моральный долг пожертвовать своими интересами в ее пользу на том основании, что она обладает всеми благородными и необходимыми качествами, и вообще вещь в себе. В ответ на это ей указывают, что при подъеме на деревья лошадь несколько менее грациозна, чем кот, что любовники и поэты не так уж часто обращаются к лошадиным песням за вдохновением и предпочитают соловья, что при погружении под воду на средние и длительные сроки она чувствует себя менее комфортно, чем пикша, и что если разрезать ей живот, то шансов найти там жемчужину не так уж много, особенно по сравнению с устрицей.

На это лошадь могла бы ответить (и сделает так, потому что она просто тупая лошадь), что обладание непарным копытом существенно важнее жемчужин из океана, лазания на деревья или песен при луне; но скажет она не только это. Она поразмышляет несколько лет о котах, пока не обнаружит среди кошачьих характеристик «типично лошадиную каудальность, сиречь хвост»; итак, коты – это лошади, и каждый поднятый на верхушке дерева кошачий хвост – это флаг лошадности. У соловьев обнаруживаются ноги, которыми и объясняется красота их песен. Раз у пикши есть хребет, то она -морской конек. Даже устрицы, хотя внешне они не очень похожи на лошадей, что должно отделять их от последних, наполнены природными энергиями сродни тем, что движут лошадьми и делают их бег таким ровным.

Этот образ ничуть не более фантастичен, чем то, что утверждают тевтонцы. Немцы действительно говорят, что англичане – это просто морские немцы, то есть пикша на самом деле морской конек. Они действительно говорят, что соловьи Тосканы или жемчужины Греции – это в какой-то степени немецкие птицы и немецкие драгоценности. Они упорствуют в том, что итальянский Ренессанс на самом деле был немецким Ренессансом, и немцы брали итальянские имена, когда становились художниками, как поступают иногда кокни, когда становятся парикмахерами. Немцы предполагают, что тевтонами были Иисус и великие евреи. Один тевтонец, которого я читал, объяснял свежую энергию французской революции и косность их германских врагов тем, что во Франции пробудилась германская душа и атаковала латинское влияние в Германии.

О преимуществах этого метода много рассказывать не надо: если вас беспокоит то, что Джек Джонсон нокаутировал английского чемпиона, вам достаточно только сказать, что белизна в этом черном человеке победила, а чернота белого человека проиграла. Но об итальянском Ренессансе они говорят не так общо, они углубляются в детали. И они обнаружат (в их «истрических», как говорит мистер Гэндиш, исследованиях), что у Микеланджело была фамилия Буонаротти; они извлекут из этого слова слог «rot» и докажут, что это немецкое слово «красный».