– Он говорит: «Рыбак рыбака видит издалека». – Я начинаю подрыгивать ногой.

– Этот человек за нами смотрит.

– Это в тебе кокс распоряжается. Конечно, он на нас смотрит. На его месте я бы в баре тоже не спускал с меня глаз. Этим он сейчас реально и занимается. Он, как и все здесь, узнает меня, а теперь и тебя. Сидит и думает: «Кого они сейчас договариваются порешить? И сколько пройдет времени, пока они его укокошат? Мне сейчас расслабиться по максимуму или дать отсюда деру, роняя кал?» Мне даже оборачиваться не надо, я спиной вижу: одна рука у него на стакане, другая тарабанит пальцами по стойке. Гляди: вот я сейчас по счету «три» обернусь, резко, и он отведет глаза. Раз, два… три.

– Ха-ха, он чуть не опрокинул стакан. Брат, может, это переодетый фараон?

– Может, тебе лучше перестать нащупывать свою пушку? У тебя впереди еще двадцать два дня рождественского отпуска. Успеешь добавить пару зарубок.

Ревун пристально на меня смотрит, а затем начинает хохотать. Никто не хохочет так, как он: начинает сипловато, а потом вдруг набирает силу и взрывается заливисто, на все, язви его, помещение. И кто научил этого черного крепыша так хохотать? Смех разносится по бару, и к нему присоединяются другие, сами не понимая отчего.

– Нынче я чего-то заморочен донельзя.

– Это потому, что ты думаешь, что завтра чем-то отличается от сегодня. А на самом деле все дни одинаковы. Знаешь, Ревун, почему я делаю ставку именно на тебя? Знаешь или нет? Да потому что в людях я больше всего не переношу, когда они говорят мне только то, что собираются сделать. Потому и политиканам не верю – никому из них. Мне они говорят единственно о том, что думают сделать.

– «Никогда не давай политикану оказать тебе услугу. Он потом с тебя не слезет»… Я тебе ни разу не рассказывал, как нежданно встретился с Певцом?

Тысячу и один раз. Только я Ревуну об этом не напоминаю. Есть вещи, которые он повторяет на десять, на сто, на тыщу раз, пока сам в конце концов не притомляется.

– Нет, не рассказывал.

– Да ты что? Короче, на третий год службы…

Годы своей отсидки он всегда называет «службой».

– В общем, на третий или через три выводят нас на пляж Порт-Хендерсона.

– Не понял: они что, водят заключенных купаться? Я бы мигом уплыл.

– Да нет же, нет. Нас выводили на работы, дерево таскать на рубку. Ты прав: была б такая возможность, я бы вмиг охранника заточкой чикнул. Ну и вот, бро, вкалываем мы, и вдруг вижу – откуда-то подходит Певец со своим, как видно, другом. Смотрит на меня и говорит: «Мы здесь все будем за тебя бороться, ты понял, брат?» А я стою и смотрю – он, и перетирает со мной? И говорит мне, что будет сражаться за мои права! Мои права! А затем смеется и уходит. После я этого мандюка возненавидел хуже гадюки.

Да, он и вправду ненавидит Певца. Хотя реально та история не имеет к Ревуну никакого отношения. Он-то думал, что разговаривают с ним, у него сердце и подпрыгнуло. Ревун даже хотел к нему подойти, даром что охранники смотрели. А потом понял, что Певец обращается не к нему, а к тому, что рядом с ним. По какой-то причине даже после плети с гвоздями, дубинок и после того, как ему нассали в рис за пререкания с охраной, это уязвляет Ревуна сильней всего. Кровь у него так и кипит.