Когда мы стали понимать, насколько неотъемлемым было рабство в Римской империи в первые два века нашей эры и сколь малую часть составляло свободное меньшинство, это дало нам ключ к уяснению причин ее разложения и краха. Там едва теплилась семейная жизнь, и лишь немногие дома отличались добрыми нравами, живой мыслью и стремлением к познанию. Школ было мало, свободное волеизъявление и свободомыслие вообще отсутствовали. Великолепные дороги и величественные руины, традиции законности и власти, оставленные Империей на восхищение потомков, не должны скрывать от нас того, что за ее внешним блеском стояло подавление личности, застойное мышление и извращенные страсти. Даже властное меньшинство в этом огромном мире подчинения и принуждения чувствовало себя ненадежно и несчастливо. Искусство и литература, наука и философия, рождающиеся как плоды свободного и смелого ума, в такой атмосфере увядали. Было много копирования и подражания, изобилие художественного ремесленничества и рабского педантизма услужливых ученых, но Римская империя за четыре столетия не произвела ничего такого, что могло бы соперничать со смелой и благородной деятельностью не очень большого города Афины всего за один век его величия. Александрия, как и Афины, пришла в упадок уже под властью Рима. Казалось, наступили такие времена, когда стал угасать сам дух человеческий.

XXVIII. РЕЛИГИОЗНЫЕ НОВШЕСТВА В РИМСКОЙ ИМПЕРИИ

В Римской империи первые два века христианской эры человеческую душу обуревали тревога и опустошенность. Повсюду царили гнет и жестокость; тщеславия и показного блеска было много, но чести, достоинства и надежного счастья мало. Неудачников презирали, а преуспевшие, не чувствуя уверенности в завтрашнем дне, жаждали лишь сиюминутных наслаждений. Во многих городах жизнь сосредоточилась вокруг возбуждающих зрелищ цирка, где сражались и в муках погибали люди и дикие звери. Амфитеатры до сих пор остаются самыми типичными руинами Римской империи. В таком ключе протекала вся жизнь. Беспокойство человеческих сердец проявлялось и в глубоком религиозном брожении.

С тех пор как арийские орды начали вторгаться на территории древних цивилизаций, их старым богам приходилось или претерпевать значительные перемены, или вообще исчезать. За сотни поколений земледельческие народы смуглых рас приспособили свою жизнь и мировоззрение к существованию вокруг храма. В их понятиях преобладали обряды и страх нарушить старинные традиции — жертвоприношения и мистерии. Их боги представляются нам непонятными чудовищами, поскольку мы принадлежим к арианизированному миру, но для тех народов они были так же наглядны и убедительны, как сновидения возбужденного ума. Завоевание одного города-государства другим в Шумере или раннем Египте означало смену или переименование божества, но не затрагивало форму и дух верований. Образы сновидения менялись, хотя все происходило в том же самом сне. Древние семитские завоеватели были близки по духу к шумерам и потому без особого труда и глубоких преобразований переняли религию месопотамской цивилизации. Что касается Египта, то он никогда не был настолько покорен, чтобы допустить религиозную революцию. При Птолемеях и Цезарях его храмы, алтари и жрецы оставались в сущности чисто египетскими.

Когда завоевания касались народов с одинаковым общественным и религиозным устройством, конфликт между богами и храмами противоборствующих сторон удавалось предотвратить посредством взаимной ассимиляции. Два подобных божества воспринимались как нечто единое, только под разными именами. Такое слияние богов называется теокразия, и эпоха великих завоеваний, происходивших за тысячу лет до нашей эры, была расцветом теокразии. На обширных территориях местные боги замещались или, вернее, поглощались одним общим богом, и когда наконец еврейские пророки провозгласили в Вавилоне единого Бога Праведности, умы уже были готовы к восприятию этой идеи.

Но нередко боги оказывались слишком непохожими, и тогда их сочетали друг с другом посредством каких-либо более или менее правдоподобных взаимоотношений.