– Там режиссер нужен. Я чего думаю. Может, возьмешься?

ТАРАС

Когда отжимаешься от пола, самое главное – перестать думать. Не представлять, как нелепо выглядит тело, медленно привыкающее к нагрузкам. Не раздражаться от пота, который щиплет в глазах и необъяснимым образом заливается в уши. И не злиться. Главное, не злиться. Потому что ты сам себя вначале распустил, а теперь пыжишься и пыхтишь, как идиот последний. Просто дышать, просто толкать тело вверх, а потом опускать вниз, и постараться в этом низу не рухнуть на пол, а снова вытолкать себя, трясущегося в девяносто второй раз наверх, а потом еще восемь раз – и все, баста, жирдяй ты чертов.

– Отец звонит!

Дверь распахнулась, сбила приставленный к ней штатив, тот пошатнулся и начал медленно заваливаться набок. Вместе с камерой. Вскочить и броситься к нему, чтобы перехватить, Тарас не смог бы при всем желании. Он шлепнулся на пол и остался лежать, наблюдая, как летит на пол единственный его шанс к спасению. Но мама оказалась проворнее. Ойкнула, перехватила штатив за ножку и осторожно вернула на место.

– Раскидаешь свои железяки, ходить невозможно, – пробормотала она, прижимая к груди телефон. – Отец звонит. На!

Тарас уперся лбом в пол и вытянул руку. Мама вложила в нее телефон, проворчала что-то о сквозняке, который обязательно выдует все легкие, если валяться на полу, но из комнаты вышла. И даже дверь за собой прикрыла.

– Ну что, бандит, какие дела? – бодро загудел отец из такого далека, что фантазии не хватало, чтобы представить.

– Да нормально, пап, работаю. Вчера за монтаж курсов заплатили. Я еще подвизался видеотрансляцию подкаста одного делать, пока непонятно, что выгорит. Гляну.

– Ага-ага… – Отец помолчал. – Я денег пришлю, ты не волнуйся, получка в конце месяца, все по расписанию.

– Есть у нас, не парься. – Тарас перевернулся на спину, в левом боку колоть еще не перестало, но дышалось уже легче. – Ты сам как? Не болеешь?

– Некогда болеть. У нас тут скважина знаешь какая – закачаешься. Во всех смыслах.

Тарас хохотнул. Отец подписался на вахту сразу, как решили взять ипотеку. Новый дом еще домом-то не был – котлован и грязное месиво, а мама уже принялась мечтать, какие шторы повесит на окошке, отрисованном в плане подрядчика.

– А здесь твою берлогу устроим, – решил отец, щелкая мышкой по боковой комнате.

Тарас кивал, но в уме подсчитывал, сколько ему будет, когда в квартиру можно будет въехать. Двадцать три? Двадцать четыре? Впору самому планировать, где и как жить, а не в родительском доме место выбирать. Но промолчал. Первый платеж получился большой, зато банк расщедрился на низкий процент, но и он сожрал все накопления.

– Да не надо, сынок, все хорошо, – говорила мама, когда Тарас подсовывал ей половину своей повышенной стипендии, но деньги все-таки брала.

А потом шарагу, в которой Тарас учился на видеографа, лишили лицензии. И стипендии вместе с отсрочкой от армии тоже. Усатый и толстый, совершенно карикатурный прапорщик долго листал личное дело Тараса, покачал головой и отправил его на медосмотр. Оттуда на медкомиссию. Потом в больницу. Врачиха с грустными глазами усталой лошади пощупала пульс, сделала ЭКГ, поглядела сумрачно и сжалилась – дала отсрочку до следующего призыва.

– Вам, Мельников, надо бы сердечко подлечить, вес сбросить. А осенью пойдете родину защищать, – вздохнула сочувственно. – Ничего не попишешь.

Маме Тарас сказать не решился.