– Ну, скорее вроде «Ayn al-hammam», где у вас тубзик, и тут один из них подходит такой, ледяной, вежливый: «Вы туалет ищете, сэр?» Другие что-то бормочут, но никто в меня не стреляет.

– Камеру они увидели?

– Трудно сказать. Через пять минут меня вызывают в кабинет к самому́ Большому Отморозку, он первым делом желает знать, успел ли я заснять эту комнату или парней в ней. Я ему говорю, нет. Вру, конечно… А он такой: «Потому что если успели, вам нужно будет отдать этот материал мне». Такое вот «нужно», как, типа, когда копы тебе говорят, что «нужно» отойти на шаг от машины. Тут-то я и начал бояться. Пожалел, что вообще с этим блядским проектом связался, чесслово.

– А что эти ребята делали? Собирали бомбу?

– Надеюсь, нет. Вокруг валялось слишком много печатных плат. Бомба с таким количеством встроенной логики? Неполадки на линии.

– Можно посмотреть материал?

– Запишу тебе на диск.

– Эрик видел?

– Пока нет, он патрулирует как раз сейчас, где-то на границе Бруклина-Куинза, делая вид, будто он торчок и кат хочет себе срастить. А на самом деле ищет хавалдара Мроза.

– Чего это он вдруг такой целеустремленный?

– Думаю, дело в сроще, но стараюсь не спрашивать.

Она в ду́ше, стремится прозреть, когда кто-то сует голову за занавеску и принимается издавать пронзительные звуковые эффекты «ии-ии-ии» сцены в душе из «Психопата» (1960). Было время, когда она б завизжала, с ней случился бы какой-нибудь припадок, но теперь, признав некий юмор этого замысла, она лишь бормочет:

– Добрый вечер, лапуся, – ибо не кто иной, как, разумеется, и-близко-не-ушедший-в-историю Хорст Лёффлер, явился, как Бэзил Сент-Джон в жизнь Бренды Старр, без предупреждения, лицо изрезано накопившимися за этот год морщинами, уже на низком старте к отбытию, а обратным планом, как по сигналу суфлера, по краю век Бренды Старр бегут вспышки поляризованной слезки.

– Эй! Я на день раньше, тебя удивляет?

– Нет, и еще попробуй так не пялиться, Хорст? Я выйду отсюда через минуту. – Это у него стояк? Она ретировалась в глубину душа слишком быстро и не успела заметить.

Максин прибывает на кухню, розово-распаренная и влажная, волосы закручены в полотенце, в махровом халате, украденном с курорта в Колорадо, где они когда-то провели пару недель, еще когда мир был романтичен, и обнаруживает, что Хорст мычит, по некой причине, которую она нипочем не станет выяснять, тему из «Мистера Роджерза» «Прекрасный день стоит у нас в окру́ге», а сам роется в морозилке. Комментируя по ходу различные детали заиндевелой истории. В самолете кормили объедками, не иначе.

– Вот оно. – У Хорста дар лозоходца применительно лишь к мороженому «Бен-и-Джерри», и он выволакивает полукристаллизовавшуюся кварту «Кусманов-обезьянов», садится, берет в каждую руку по огромной ложке и вкапывается. – Так, – немного погодя, – и где мальчишки?

Лишняя ложка, она понимает, – для упихивания.

– Отис ужинает у Фионы, Зигги в школе, репетирует. Они ставят «Парни и куколки» в субботу вечером, поэтому ты как раз вовремя, Зигги будет Нейтаном Детройтом. У тебя на носу осталось.

– Скучал я по вам, ребята. – Нечто чудно́е в его интонации намекает на то, уже не впервой, что, если Максин предпочтет, она могла бы это признать, отнюдь не требуя маниакально-эгоистичной гонки вокруг света за сывороткой черной орхидеи – чего, что фактически и едва ли известно самому Хорсту, его иммунная система на самом деле не очень хорошо нынче переваривает в ужасных Блюзах Бывшего. – Мы, наверное, закажем на дом, как только Зигги вернется, если тебе интересно.