— Отлично, Майкл, — сказал детектив Юбэнк. — А теперь вы нам все покажете.

Я пошутил — даже и не спрашивайте — что-то насчет ордера на обыск.

— В машине, — ответил Амберстрит. — Позже предъявим.

Тут я дернулся, но быстро пришел в себя. В чем меня обвиняют, на худой конец? В занятиях искусством на деньги Жан-Поля? Хуй с ним. Не стоит испытывать терпение богатого человека. Как послушный гражданин, я развернул первый холст. «Я, ЕККЛЕСИАСТ, БЫЛ ЦАРЕМ В ИЗРАИЛЕ». Разложил его на пружинистом в три дюйма толщиной матрасе современного улучшенного пастбища.

Заметьте: восемь миль от Беллингена, Новый Южный Уэльс, я стою в шортах, босиком, рядом Амберстрит, цапля не то журавль, туловище короткое, ноги длинные, талия перетянута ремнем, беспомощный костяк, вся энергия ушла в глаза — изучает мою картину. Оглушительной силы картина, весь процесс работы проступает, так и бьет с размаху по башке. Кажется, я уже говорил, что начал наклеивать прямоугольные холсты на более широкий фон. Даже при рассеянном освещении туманного теплого утра картина смотрелась охренительно.

При первом осмотре полицейские не обмолвились ни словом, даже когда, разворачивая холст, мы наткнулись на гнездо с мышатами. По правде говоря, я был почти счастлив: в тюрьму не посадят, работа удалась, и мышиный запах, а также извилистая светло-коричневая струйка вдоль нижней кромки — словно закалка на японском мече — нисколько ее не портили.

Амберстриту захотелось еще раз посмотреть «Я, ЕККЛЕСИАСТ». Я ведь художник. Могу ли я отказаться, когда просят посмотреть? Я следил за этим странным человечком — руки сложены, плечи приподняты. Юбэнк тем временем насвистывал «Дэнни-бой».

— Сколько это стоит? — задал вопрос Амберстрит. — На рынке, на аукционе?

Полагая, что он пытается компенсировать затраты на однофунтовые краски «Рафаэлсона», я ответил, что в данный момент стоимость картины равняется нулю. Я вышел из моды. Ее не продать, даже под угрозой моей, блин, смерти.

— Понимаю, Майкл. Пять лет назад вы бы получили за это 35 000 тысяч долларов.

— Вряд ли.

— Не стоит отпираться, Майкл. Цена ваших картин мне известна. Но сейчас наступил обвал. Не так ли?

Я только плечами пожал.

— Плачу пять, — сказал он вдруг.

— Господи Иисусе, — пробормотал Юбэнк и отошел в сторону — осмотреть бетонные загончики для свиней, зачем-то принялся молотить по ним поливальным шлангом. — Иисусе, Иосиф и Мария! — возглашал он.

— Без налогов. — Глаза Амберстрита сверкали. — Наличными.

Юбэнк заходился от смеха, набивая махоркой свою толстую трубку. Но лицо его младшего напарника, словно ради контраста, сморщилось как оберточная бумага, прикрывая драгоценные камни глаз.

Не могу сказать, что предложение не показалось мне соблазнительным.

Юбэнк откочевал в сторону, раскуривая трубку. При каждом вдохе он высоко задирал черные брови, отчего лицо его постоянно казалось изрядно удивленным.

— Сразу не смогу отдать. Буду выплачивать в течение года.

Предложи он мне кругленькую сумму из рук в руки, может, я бы и повелся, но эти выплаты меня бы не спасли, так что я предпочел отказаться. Не знаю, как связаны последующие события с моим отказом, — может, и нет тут никакой связи. Мы все недолго передохнули за приятной беседой, и вернулись к делу.

Амберстрит еще больше сморщился и кивнул.

— Понимаю, — сказал он и обернулся к напарнику.