Я понадеялся — может, кинутся. Тогда закон базара за меня будет. Но не кинулись. Вояки, ешкин медь, они и есть вояки.

— Согласен, — Сто шестой выдавил наглую ухмылку. — Я не буду тебя убивать, хомо. Но ты станешь калекой.

А вокруг уже народ собрался. И наши с Факела, и чужие. Дык мои слова-то слыхали, все теперь, воякам не отвертеться. И мне не отвертеться. Мне бы, дурилке, сообразить, что нас нарочно обставили, эх. Неужто прав батя, когда говорит, что нет во мне сра… сра… ну это, мышления сра-нического. То есть сра-те-гического, о, выговорил. В ком это сра… короче, ешкин медь, вот Голова так умеет мыслить, про завтра, и про год вперед. А я — ни фига.

— Эй, твердый, будешь биться?

— Твердый, мы на тебя поставим!

— Рустем, сколько можно ставить на кио?

— Э, беру только вечный металл! Нэ суй мине свои медяки!

Из контейнера вышел третий вояка. Сто второй, видать командир ихний, ага. Башка лысая, в жилках блестящих. Сколько ж в нем металла, ешкин медь! Кио вышел с пустым заплечным мешком, мешок знатный, с мягкими лямками, у нас таких нет. Он будто подслушивал. Умеют они, кио, промеж себя без слов говорить, нам бы так!

— Хомо, кого из моих бойцов ты вызываешь первым?

— А мне по очереди некогда. Обоих зараз давай.

— Славка, маркитанты против тебя деньги собирают! — взвыл рыжий.

Тут я маленько задумался — почему против меня? Выходит, заранее меня хоронят, что ли? Не, Рустем не дурак, он хитрит что-то!

— Не галди, — сказал я. — Голова, ты чо, дурной? Не понимаешь разве, мне уступать никому нельзя. Что люди скажут? Сын дьяка Назара жабы испугался?

На морде Сто второго — божья благодать, как маманя говорит. Кио, они такие, не ржут, не плачут. Тут ко мне дядька Прохор протиснулся, наш инженер главный. Сам тоже с охраной, ага.

— Твердислав, не дури! С кио нельзя драться.

— Это почему?

— У них же… — Прохор взял меня за ухо, притянул ближе. — У них кольчуга под кожей, не побьешь ты его!

— Дядя Прохор, ты мне не мешай, ладно?

Пасечники на шум вылезли. Старичок тот, с пчелиным гнездом на загривке, и другой, помоложе. Щурятся, будто со сна. У старого по плечам пчелы ползают, ага. Не простые полосатики, а ихние, серые твари, ешкин медь, с полпальца длиной. Но тут старикан заметил, как я смотрю, зубом щелкнул, и пчелы разом в гнездо улезли.

— Отшельника! — заголосили вокруг. — Отшельника зовите, бой судить!

Кио пошли втроем, народ расступался, бабы охали. Нео тоже следом увязались, на ходу вшей давят, кости грызут. Давненько никто на пустошь не ходил, отвыкли, что ли. За частоколом патрульные на нас вылупились, ага. Контейнера горами валялись, и тут, только белый песочек сменился рыжим, муравьиные кучи появились, букашки всякие. Ржавела тут земля, глубоко ржавела.

— Славка, не нравится мне это! — бурчал Голова. — Никак их подговорил кто!

— Ничо. Полялякаем маленько. Ты не галди, лучше маслица мне разыщи.

Я, размяться чтоб, пару разов кувыркнулся, арматурину с бетонной сваи выдернул, вокруг локтя закрутил. А чо, воякам-то разминаться не надо!

Вообще-то, тут совсем не пустошь. Круг такой бетонный, что ли, развалился на несколько частей, но пока держится, хотя травка растет и песком присыпало. А рядом, на толстых опорах — кусок бетонной дороги висит. Батя говорит, что в круге внизу когда-то этот… вертолет сажали. Может, и правда. Может, прежде люди и летали на машинах по воздуху? Кто ж теперь скажет?

Голова прибежал с кружкой масла.