Не то, чтоб страшно, в Пепле вон намного страшнее. Но мне в Гаражах всегда не по себе. Вечно хочется оглянуться, что ли. И ходить сюда стараемся пореже, только если богатый заказ или батя попросит. Вот Лужи, к примеру, — там все ясно. У бати есть эта, как ее… технологическая схема, во, выговорил! Схема старая, еще до Последней Войны рисована. Там так все запутано, но батя у меня самый умный. Он говорит, что Лужи — это отстойники, короче, такие ямы, куда все Капотнинские заводы еще до войны дерьмо сливали. Потому ничего удивительного нет, что вокруг Луж всякая мерзость плодится. Там только муты и рыбачат, ну туда им и дорога.
А в Гаражах тихо. Вьются заросшие кустами проселки. Гаражи крыш-травой густо заросли, хрен теперь повалишь. Насквозь трава прогрызла, ешкин медь, топором не прорубить. Прежде тут были не кусты, а крепкие дороги, еще заметно по столбам и насыпям. А нынче — крысиные тропы, собачьи норы, птицы стайками прыскают. Сотни их тут, гаражей и всяких ангаров. А сбоку еще ржавые пути с вагонами. Муты Шепелявого тоже где-то в Гаражах ночуют, ага, но западнее, у самого Берега. Голова клянется — сам видал, как вонючки голыми руками в реке рыбу ловят. Это ж какое надо брюхо стальное иметь, чтобы рыбу из реки запросто жрать? Да и био заморские сюда редко забредают, обычно они вдоль реки круги кружат и за кладбищем, а тут им чо? Жратвы не найти, давить некого.
Уж больно тихо в Гаражах. Может, потому что кладбище близко?
— Степан — наверх, Леха, ходить можешь? Возьми собак, прикрой нас с дороги. Бык, Иван и Голова, — берем лопаты, за мной!
Я и сам взял с телеги лопату. В башке еще маленько кружилось, но ничо так. Втроем мы откатили скрипучую дверь. Вагон весь в дырах, проржавел насквозь, внутрях ласточкиных гнезд полно.
— Это что, она и есть — сера? — Лопата зазвенела о желтую застывшую кашу. Каша занимала половину вагона.
— Она и есть, — подтвердил Голова. — Вона тама мы с химиками в прошлый раз интенсивно копали.
Бык долбил штыком и бурчал. Бык вечно бурчит.
— Ты чем недоволен? — спросил я, когда мы высыпали в телегу первые мешки.
— Так химикам надо, пусть сами бы и ходили! Вон, Гаврила из-за них погиб.
— Дурень ты, Бык. Химиков меньше, чем нас?
— Ну… почитай втрое меньше. Сотни три, может, наберется.
— А кто порох будет мастерить, если они охотниками заделаются? А сыр кто будет делать? А спирт лекарям кто выгонит? А свечи кто сварит?
— Спирт мы и сами бы смогли, — запыхтел Бык. — Вон, я слыхал, на совете инженеров порешали, что мыло сами варить будем. Вот так. А если мыло свое, то и порох наладим!
— Ага, ты, Бык, сперва со своей бабой наладь, — сквозь дыру в крыше поддержал меня Степан. — Только слухи по ушам гоняешь. Дьякон Назар на совете сказал иначе. Что мыло будем варить на самый крайняк, если химики цену не скинут. А про порох он молчал. Давай свой самопал, я тебе туда серы напихаю, поглядим, много ль ты настреляешь! Молчишь? Вот так, молчи и копай. У химиков на заводе своих секретных порошков куча, а лаборанты тайны хранят еще с прадедовских времен. Дьякон Назар верно говорит — каждый свою долю должен честно нести. Ежели каждый цех свое дело будет крепко знать, так и всем выгода.
Я кидал лопатой задубевшую серу и помалкивал. Когда так сладко про моего отца говорят, мне стыдно, что ли, делается. Вроде как дьякон Назар — герой, а я за его спиной в похвалах греюсь. Батя мой, конечно, герой, главный в совете инженеров и первый дьякон Факела уже лет десять. А Степан, как был с юности охотником, так и остался. Но с батей они крепко дружат. И вместе открывали главный люк убежища, когда наружу без хоботов резиновых стало можно вылазить. |