В памяти быстро всплыли карты и схемы, что входят в базовую подготовку любого воспитанника кремлевской Семинарии. К ним Книжник проявлял особый, мало кому понятный интерес. Разумеется, большинство карт — довоенные, более чем двухсотлетней выдержки, с небольшими новейшими правками. И, тем не менее, эти древние карты — одна из основ последней памяти человечества. Считается, что однажды, отряхнув пыль с древних схем мертвого города, потомки смогут восстановить связь поколений, увидеть погибшее прошлое. Сам Книжник был убежден, что знания имеют силу только тогда, когда применимы на практике. И теперь он мучительно пытался перенести эти островки памяти на реальную местность.

Это было непросто: двести лет непрекращающейся кровавой бойни изуродовали пейзаж почти до неузнаваемости. Не зря дружинники давно отмахнулись от старых карт, создав свои — упрощенные, но эффективные и понятные каждому ратнику. И теперь предстояло доказать, что его книжные знания — нечто большее, чем затхлая библиотечная пыль.

Книжник напряг воображение, совмещая образ из памяти с реальностью. Так… Значит, эта глубокая темная трещина, словно возникшая от удара титанического небесного молота, — не что иное, как бывшая Моховая улица с воображаемой карты. Не очень-то похоже на те выцветшие рисунки. А эти чудовищные борозды, перечеркнувшие несколько кварталов усилиями атаковавших Кремль штурмовых роботов типа Mountain А-12, - бывшая Знаменка. До Кремля бронированные чудища так и не добрались, но оставили после себя чудовищные разрушения, затрудняющие привязку воображаемых карт к местности. Хотя не исключено, что больше всего здесь наворотили как раз те, кто оборонял последний рубеж. Во всяком случае, в этой мешанине камня и ржавого металла до истины не докопаться уже никогда.

Теоретически отсюда до бывшего американского посольства было не так уж далеко, если взять по прямой на северо-запад. Только вот на руинах постъядерной Москвы расстояния имели свойство здорово искажаться. О том, чтобы идти напрямик, не могло быть и речи: на это намекали, как минимум, непроходимые завалы, перегородившие все направления. Огромные баррикады возникли не случайно — это свидетельства многочисленных осад Кремля и его окрестностей, предпринимаемых мутами с переменным успехом в течение долгих лет. Многие завалы успели порасти жуткой мутировавшей растительностью, и заросли эти были ненамного гостеприимнее вражьего плена. Дружинники не любили это направление, и рейды сюда совершали редко.

— Как же мы пройдем? — растерянно вглядываясь в даль, спросил Книжник.

Вест не ответил. Он как раз входил в узкую расщелину между грудами битого кирпича и разломанными бетонными плитами. Прищурившись, огляделся, оценивая место, наверное, на предмет точки привала. Это было основной тактикой перемещения по опасной местности — от убежища к убежищу. Можно было бы предположить, что вест хорошо знает обратную дорогу, которой только что пришел в Кремль. Но подобная логика не всегда работает: новый путь зачастую безопаснее знакомого. Хотя бы потому, что по следам путника всегда движется всякая плотоядная нечисть.

— У тебя, вообще, есть какой-то план? — продолжал Книжник — Или мы просто пойдем напролом?

Чужак замедлил ход, будто этот простой вопрос выбил его из заданного самому себе ритма. Книжник поравнялся со спутником, осторожно пытаясь понять его эмоции. И, похоже, уловил некоторую растерянность — которая, впрочем, тут же исчезла за маской невозмутимости. Семинарист решил развивать успех — и продолжать взламывать психологическую оборону попутчика. В конце концов, следовало знать, с кем идешь на смертельный риск.

— Я, конечно, не воин, — заговорил парень, небрежно поправляя холщовую сумку, — но слышал, что у любого рейда должен быть план. Я так думаю, что спасение твоего народа — это, как минимум, рейд.