18 февраля 1988 года на пленуме ЦК решились сразу несколько кадровых вопросов. Кандидатом в члены политбюро избрали председателя Госплана Юрия Маслюкова, который ровно десять лет спустя станет первым вице-премьером в правительстве Примакова. В секретари ЦК произвели Олега Бакланова, еще одного выходца из военно-промышленного комплекса, будущего активного участника августовского путча 1991 года.

А Ельцин был выведен из числа кандидатов в члены политбюро. Он перестал принадлежать к высшему руководству страны. Это был еще один удар.

Лев Суханов вспоминал:

«После февральского пленума ЦК КПСС, когда он утром пришел на работу, на нем не было лица... Как же он все это переживал! И тем не менее нашел в себе силы и отработал целый день. Но уже не в ранге кандидата в члены политбюро. Да, он оставался еще членом ЦК КПСС, но уже без служебного «ЗИЛа», без личной охраны...

В нем как будто еще жили два Ельцина: один — партийный руководитель, привыкший к власти и почестям и теряющийся, когда все это отнимают. И второй Ельцин — бунтарь, отвергающий, вернее, только начинающий отвергать правила игры...»

Но о втором, новом, Ельцине говорить было еще рано. Пока он находился в состоянии тяжелой депрессии.

«На пленумах ЦК, других совещаниях, когда деваться было некуда, наши лидеры здоровались со мной с опаской какой-то, осторожностью, — писал Ельцин, — кивком головы давая понять, что я в общем-то, конечно, жив, но это так, номинально, политически меня не существует, политически я — труп...

Что у меня осталось там, где сердце, — оно превратилось в угли, сожжено. Все сожжено вокруг, все сожжено внутри...

Меня все время мучили головные боли. Почти каждую ночь. Часто приезжала «скорая помощь», мне делали укол, на какой-то срок все успокаивалось, а потом опять... Это были адские муки...

Потом, позже я услышал какие-то разговоры о своих мыслях про самоубийство, не знаю, откуда такие слухи пошли. Хотя, конечно, то положение, в котором оказался, подталкивало к такому простому выводу. Но я другой, мой характер не позволяет мне сдаться. Нет, никогда бы я на это не пошел...»

И верно, мысли о самоубийстве как-то не вяжутся с обликом Бориса Ельцина — решительного, жесткого человека, способного преодолевать любые препятствия, не теряющего присутствия духа в самые сложные моменты. Наоборот, считалось, что он лучше всего чувствует себя в момент борьбы, схватки.

И тем не менее тот эпизод с ножницами однозначно трактуется как попытка уйти из жизни.

Что же может толкнуть на такой поступок человека его психического склада? Приведу свой разговор с нашим известным психиатром — академиком медицины Татьяной Дмитриевой, бывшим министром здравоохранения.

— Есть категория людей, которые, если посмотреть жизненный срез, неоднократно пытались что-то с собой сделать, — сказала Татьяна Дмитриева. — Порезать вены, выпить какие-то препараты... Делают они это при определенных обстоятельствах. Допустим, если разрезаются вены, то человек твердо знает, что через полчаса, через час кто-то придет домой. Как правило, это делается демонстративно перед обидчиками — чтобы нанести ответный удар тем, кто обидел. Это протест. Точно так же человек может проглотить горсть таблеток — но не для того, чтобы умереть. Он таким образом хочет показать: видите, какие вы плохие! Вы довели меня до того, что я рискую своей жизнью. В психиатрии это называется шантажным суицидом. То есть таким путем человек хочет решить проблему, которую иначе он решить не может. Он жалеет себя. Это, кстати, как правило, не очень сильные люди.