– Так что? – спросила Кэт. – Приедешь?

– Да. Конечно приеду.

Едва произнеся эти слова, я почувствовала невероятное облегчение. Нет, дело не в том, что мне предстояло поехать домой, на остров Белой Цапли, и попытаться разобраться с этими гротескными обстоятельствами, в этом никакого облегчения не было – одна только тревога и беспокойство. Нет, это замечательное чувство появилось, как я моментально поняла, потому, что я вообще хоть куда-то уеду, хотя бы на время.

Я сидела на кровати, держа телефон, пристыженная, удивляясь самой себе. Ведь каким бы ужасным ни было положение с матерью, я была почти рада этому. Это давало мне нечто, чего, сама того не ведая, я отчаянно хотела вплоть до этого момента: стимул жить. Хороший, правильный, даже благородный повод покинуть мое распрекрасное пастбище.

Глава третья

Когда я спустилась, Хью готовил завтрак. Еще перед тем как войти на кухню, я слышала, как шипят сосиски «Джимми Дин».

– Я не хочу есть.

– Но тебе надо поесть, – настаивал Хью. – Ты не должна снова опускать руки. Поверь мне.

Во всех критических ситуациях Хью устраивал эти утренние пиршества. Похоже, он серьезно верил, что они могут взбодрить нас.

Прежде чем спуститься, он заказал мне билет в один конец до Чарлстона и отменил утренний прием больных, чтобы отвезти меня в аэропорт.

Я села за кухонную стойку, мысленно приказав себе не думать о некоторых вещах: тесаке и отрубленном пальце матери.

Дверца холодильника открылась с мягким, чмокающим звуком и снова закрылась. Я наблюдала за тем, как Хью разбил четыре яйца. Он стоял у плиты с лопаточкой и помешивал содержимое сковородки. Влажные каштановые завитки выбились на воротник. Я уже собиралась сказать что-то насчет того, что ему следует подстричься, что он выглядит как стареющий хиппи, но вовремя прикусила язык. Вместо этого я обнаружила, что разглядываю Хью. Люди всегда рассматривали его: в ресторанах, театрах, книжных лавках. Я перехватывала их вороватые взгляды, преимущественно женские. Его волосы и глаза были невероятно насыщенного цвета, а подбородок украшала симпатичная ямочка.

Как-то, решив подшутить, я сказала ему, что, когда мы вместе, никто не замечает меня, настолько он красивее, на что он вынужден был ответить, что я тоже привлекательная. Но, по правде говоря, я Хью и в подметки не годилась. В последнее время в уголках глаз у меня появилась паутина морщинок, и периодически я ловила себя на том, что сижу перед зеркалом, оттягивая кожу на висках назад. Волосы, сколько себя помню, были какого-то невообразимого белобрысого цвета, а теперь в них появилось еще и несколько седых прядей. Впервые я почувствовала, что время подталкивает меня в таинственный край, где обитают женщины в период климакса. Моя подруга Рей уже исчезла там, а ведь ей было всего сорок пять.

Старение Хью, похоже, протекало в более легкой форме, лишь оттеняя его мужественную внешность. Людей по-прежнему привлекало в его лице сочетание интеллигентности и доброты. Меня поначалу оно тоже пленило.

Я склонилась над стойкой – зернистый гранит холодил локти, мне надо было вспомнить, как это было когда-то. Какими были мы.

Он появился на моей первой так называемой художественной выставке, проходившей в крысином углу, который я сняла на блошином рынке. Я только что закончила школу Агнес Скотт, получив степень бакалавра искусств и обзаведясь непомерно раздутыми мечтами о том, как буду успешно продавать свои работы и сделаюсь добросовестным художником. Никто, однако, за весь день так по-настоящему и не удостоил вниманием мои изделия, за исключением какой-то женщины, которая назвала их «театром теней».

Хью, учившийся на втором курсе психиатрического отделения в Эмори, зашел на рынок за овощами. Когда он заглянул в мою палатку, я заметила, как глаза его загорелись при виде моей работы «Целующиеся гуси».