Аль-Финдалави пошёл вперёд и сражался с франками, пока не пал под их ударами.

Этот мученический подвиг вскоре был продолжен другим аскетом, палестинским беженцем по имени аль-Халули. Но несмотря на эти героические деяния продвижение франков остановить не удавалось. Они заполнили долину Гута и поставили там свои шатры, приблизившись в некоторых местах к стенам. Вечером первого дня сражения защитники Дамаска, опасаясь худшего, начали сооружать баррикады на улицах.

На следующий день 25 июля было воскресенье, — рассказывает Ибн аль-Каланиси, — и защитники совершили утром вылазку. Битва не прекращалась до конца дня, когда все были измучены. При этом каждый остался на своей позиции. Армия Дамаска провела ночь в готовности противостоять франкам, и горожане оставались на стенах и несли стражу; они видели врагов прямо перед собой.

Этот манёвр Унара имел успех немедленно. Удалось заключить секретный договор с местными франками, которые принялись убеждать немецкого короля удалиться от Дамаска до прибытия к защитникам новых подкреплений. Чтобы обеспечить удачу своим интригам, Унар раздавал немалые взятки и заполнил фруктовые сады вокруг города сотнями партизан, которые устраивали засады и не давали франкам покоя. С вечера понедельника распри, посеянные старым тюрком, стали давать результат. Всерьёз павшие духом осаждающие решили осуществить тактический отход, чтобы перегруппировать свои силы, и оказались подверженными нападениям воинов Дамаска посреди открытой равнины, не имея в распоряжении абсолютно никаких источников воды. Через несколько часов их положение стало настолько невыносимым, что их короли уже не помышляли более о захвате сирийской метрополии, а только о том, чтобы спасти свои войска и себя лично от уничтожения. Во вторник армия франков уже бежала к Иерусалиму, преследуемая воинами Муануддина.

Несомненно, что наибольшую выгоду от сражения у Дамаска получил Нуреддин. В июне 1149 года ему удалось уничтожить армию князя Антиохии Раймона, которого убил собственноручно дядя Саладина Ширкух. Он отрубил ему голову и вручил своему господину, а тот, согласно обычаю, отослал её калифу багдадскому в серебряном ларце. Избавившись таким образом от всякой франкской угрозы в Северной Сирии, сын Зенги освободил себе руки, чтобы с этого момента посвятить все силы осуществлению заветной отцовской мечты — завоеванию Дамаска. В 1140 году город предпочёл пойти на союз с франками, нежели подчиниться грубой власти Зенги. Но теперь положение изменилось. Муануддина больше не было, поведение чужестранцев заставило отшатнуться даже наиболее верных их сторонников и, что самое главное, репутация Нуреддина казалась вовсе не такой, как у его отца. Он не собирался осквернять гордый город Омайядов насилием, а лишь обольстить его.

Хотя предмет его притязаний был очевиден, правитель Алеппо не пожелал предстать в качестве завоевателя.

Я пришёл сюда не потому, что намерен вести с вами войну или осаждать вас, — писал он в послании к руководству Дамаска. — Меня вынудили так поступить только многочисленные жалобы мусульман, ибо франки лишают крестьян всего их имущества и разлучают их с детьми, и нет никого, кто бы защитил их. Учитывая силу, которую мне дал Аллах, чтобы придти на помощь мусульманам и чтобы объявить войну неверным, учитывая число богатств и людей, которыми я располагаю, мне никак нельзя пренебречь нуждами мусульман и не встать на их защиту. Самое главное то, что мне известны ваша неспособность оборонять ваши владения и то унижение, которое заставило вас просить помощи у франков и отдать им имущество самых бедных ваших подданных, чем вы преступно их обидели. А это не угодно ни Аллаху, ни мусульманам!

Нуреддин продолжал осмотрительно избегать всяких столкновений с коалицией.