В этот четверг Саладин почувствовал себя настолько хорошо, что встретил верхом караван паломников, вернувшихся из Мекки. Но через два дня он уже не смог подняться. Мало-помалу он впал в летаргическое состояние. Когда весть о его болезни разнеслась по городу, жители Дамаска стали опасаться, что в их городе скоро восторжествует анархия.

Боясь грабежей, с рынков увезли ткани. И каждый вечер, когда я уходил от постели султана, чтобы вернуться домой, на моём пути собирались люди, пытавшиеся понять по выражению моего лица, не случилось ли уже неизбежное.

2 марта вечером комнату больного наполнили женщины дворца, которые не могли удержаться от слёз. Состояние Саладина было столь критическим, что его старший сын аль-Афдаль попросил Бахаеддина и другого помощника султана, кади аль-Фадиля, провести ночь в цитадели. «Это было бы неразумно, — ответил кади, — ибо, если горожане не увидят нас уходящими, они подумают о худшем, и могут произойти грабежи». Чтобы наблюдать за больным, пригласили шейха, который жил в цитадели.

Он читал стихи из Корана, говорил об Аллахе и о жизни после смерти, а султан лежал без сознания. Когда я пришёл на следующее утро, он уже был мёртв. Да сжалится над ним Аллах! Мне рассказали, что когда шейх читал стих, где было сказано: «Нет иного бога кроме Аллаха, и к нему я возвращаюсь», султан улыбнулся, его лицо осветилось, и после этого он испустил дух.

Узнав вскоре о его смерти, многие жители Дамаска направились к цитадели, но стражники не позволили им войти. Только великие эмиры и главные улемы получили разрешение принести свои соболезнования аль-Афдалю, старшему сыну покойного, восседавшему в одном из залов дворца. Поэтам и проповедникам было велено хранить молчание. Самые юные из детей Саладина выходили на улицу и присоединялись к плачущей толпе.

Эти невыносимые сцены, — рассказывает Бахаеддин, — продолжались до полуденной молитвы. Потом тело обмыли и одели в саван; всё необходимое для этого пришлось заимствовать, ибо у султана не было ничего своего. Хотя меня пригласили на церемонию обмывания, которую проводил улем ад-Давлахи, я не нашёл в себе мужества присутствовать. После полуденной молитвы гроб, обёрнутый сукном, вынесли наружу. Увидев похоронную процессию, толпа разразилась жалобными криками. Потом группа за группой стала подходить, чтобы помолиться его праху. Потом султана отнесли в дворцовый сад, где за ним ухаживали во время его болезни, и похоронили в западном крыле. Его предали земле в час послеполуденной молитвы. Пусть Аллах освятит его душу и озарит его могилу!

Глава двенадцатая

Справедливый и Превосходный

После Саладина наступило то, что происходило после всех великих мусульманских правителей — гражданская война. Едва он умер, как его империя была расчленена. Один из его сыновей взял Египет, другой — Дамаск, а третий — Алеппо. К счастью, большинство из семнадцати его сыновей и единственная дочь были ещё слишком молоды, чтобы сражаться; это до некоторой степени ограничило фрагментацию государства. Но у султана было два брата и несколько племянников, каждый из которых хотел своей доли в наследстве, а если можно — то и всё. Прошло девять лет борьбы — с бесчисленными союзами, предательствами и убийствами — прежде чем империя Айюбидов вновь стала повиноваться одному владыке Аль-Адилю, («Справедливому»), искусному дипломату, который чуть было не стал родственником Ричарда Львиное Сердце.

Саладин относился с некоторым подозрением к своему младшему брату, слишком искусному собеседнику, слишком большому интригану, слишком амбициозному и легко находившему общий язык с западными людьми. Поэтому он дал ему небольшой фьеф: замок, отнятый у Рено Шатильонского, на восточном берегу реки Иордан.