После Троицы постепенно приступали к сенокосу. Вот уж работа — тяжкая, изнурительная, а и веселая, песенно-звонкая. «А встаешь-то часа в 3, а то и раньше. Надо ведь и печь истопить, сварить и для скотины и для себя. Корову подоишь, накормишь — и бежишь ранехонько на работу. И вроде все успевалось, и не уставалось. Еще и насмеешься и напоешься! Хорошо было. Воздух вольный какой! Когда сенокос поспевал, это был как праздник. Косили вручную, все луга выкашивали. Сено потом загребали и метали в стога. Это самая веселая работа была! Одевали самое нарядное и яркое, как на праздник: розовое, голубое, красное. Эти цвета считались самыми нарядными у нас. А вот самое главное — всегда работа с песней. И на работу, и с работы — с песней, по всей округе, кажется, разносится. Ведь не пили, а как пели красиво! Кто-нибудь запевает, а остальные подтягивают; песни длинные, протяжные. Сядут поесть, отдохнут маленько — и песня. Есть с собой брали в платок: яйца вкрутую, лук зеленый, бурак квасу, хлеба ржаного. Какой хлеб ароматный был! Пекли ведь его сами, от посеву до печки все сами делали своими руками. Были очень жизнерадостные люди, несмотря на всякие невзгоды» (Н.Ф. Стремоухова, 1922).

Татьяна Ивановна У-ва (1910) рассказывает, правда, уже о колхозном сенокосе, когда радость из труда ушла почти вовсе — и он стал подневольным, рабским трудом: «Летом ходили на сенокос. Сначала шли до

Вятки за четыре километра по бездорожью, идешь еле ноги из грязи вытаскиваешь, особенно в дожди. Пока добираешься до места работы, уж и из сил выбьешься. Вятку переезжали на лодках. Работали полуголодные. Косишь, косишь, устанешь как черт, чуть-чуть бы отдохнуть, и то в свободное время что-нибудь собираешь — ягоды, целебную траву, щавель, чтобы потом посушить и сохранить до зимы. На пятидневку (пять рабочих дней) давали 5 кг какой-нибудь муки. И мы с травой смешивали муку и стряпали «тошнотики», но и их ели не досыта, вот и попробуй поработай целый день на такой жаре. Основную работу выполняли женщины. Стога метали бабы, копны травы носили на себе, на веревках. Бабы такие стога метали, что такие даже сейчас трактором не мечут. Хотя было и трудно, но работали весело, с песнями. Иной раз идешь с косилкой по колено в воде, но стремились собрать как можно больше травы, обкашивали, каждый кусточек. Мы были молодые, и нас заставляли ночевать в лугах, чтоб вечером можно было подольше поработать и утром пораньше начать. Зимой стога возили через Вятку. Возили на быках. Поедешь, снег глубокий-глубокий, бык проваливается, не везет. Ляжет в снег, и делай ты с ним что хочешь. Сядешь возле него и ревешь. Посидишь возле него на снегу, поуговариваешь его и с горем пополам немножко проедешь дальше. За дорогу слез море выревешь. А задень нужно было съездить два раза».

Но это — уже после 1930 года. А в единоличной жизни крестьяне стремились соблюдать два важнейших правила — посильности труда человеку и разделения мужского и женского труда. Женщина мужицкую работу (пахать, сеять…) делать не могла — не умела, да и не приучена была к ней. Ей хватало своих забот. В летнюю страду — сенокос, а потом — жатва, крестьяне спали совсем мало! Работали чаще всего полный световой день, захватывая и частичку короткой ночи (начинали работу еще затемно, и домой возвращались, когда уже стемнеет). «А спать-то и некогда было. Ляжешь затемно, затемно встаешь. А летом ночи короткие. За неделю намаешься — руки отпадывают и ноги подкашиваются», — рассказывает Александр Степанович Юферев (1917).

Долог путь хлебушка от посеянного зернышка в теплой майской земле до ароматного душистого хлеба, испеченного хозяйкой в русской печи (в основном, на Вятке, хлеба ржаного, а не пшеничного).