Три дня он отлеживался в станице, излечиваясь не от травм, вызванных падением, – их практически не было, – а от потрясения, от дикой нервной и физической усталости. Петр и Лукерья, пожилая казачья пара, приютившая его, прежде всего стащили с него всю одежду и выбросили с глаз долой, потом отмыли в корыте, досыта накормили картошкой с салом и парным молоком и уложили в горнице на широкой кровати. Захмелев от еды и тепла, Павел спал сутки, а когда проснулся, Лукерья принесла ему кожаный набрюшник, в котором, заваренные в плотный полиэтилен, лежали его вторые документы и пачка денег, выданная дядей Мишей «от себя». Павел только сейчас о них и вспомнил. И тут же попросил Лукерью купить ему в магазине какую-нибудь одежду, белье и обувку. Дорожную сумку, зубную щетку и бритву он на следующий день купил уже сам. Накануне отъезда он подарил добрым старикам сто рублей. Они долго отнекивались, но деньги все-таки взяли и, чувствуется, были рады. На дорожку Лукерья собрала ему огромный куль всякой снеди, не забыв и плетеную бутыль с домашним виноградным вином. Рано утром Петр запряг телегу и отвез его на станцию к местному поезду на Ростов – поезда дальнего следования поблизости не останавливались.

Недолговечный Савелий Дмитриевич Черновол остался в поле у железнодорожного полотна. Навстречу новой жизни ехал Павел Эмильевич Розен.

– Зря ты его перышком не чикнул. Для подстраховки. А то вдруг оклемается, заяву сделает, и нас на первой же станции под белы рученьки да в черный воронок.

Петров, не переставая рыться в сумке Павла, с убеждением сказал:

– Не бзди. Этот не заявит.

– Это ж почему? – усмехаясь, спросил Комаринцев.

– Узнал я его. Как он меня про Таджикистан спросил, так и узнал, хоть он и масть сменил. Рожа новая, имечко новое. Никакой это не Черновол, а Чернов, геолог. Я так понимаю, что в бегах он, по тому что и я. Пусть и дальше бегает.

– Бывает в жизни всякое… – филосовски заметил Комаринцев. – Есть что интересное?

– Только в ксивнике. Чириков почти целая пачка и набор черно-белых на все случаи жизни. Везуха, брат Вобла. Решаем так – бабки тебе, ксивы мне. Согласен?

– А барахло?

– Оно и есть барахло. Хочешь – забирай, а не то за борт. В Ростове разбегаемся.

– Но ты ж вроде хотел…

– Перехотел. Отвык я, Воблушка, по малинам ховаться, от ментовских бегать. Мыслю так: раз прапор Петров кончился, пусть теперь начнется Черновол – вольный человечек. Сыщу тихий уголок потеплее, обживусь, присмотрюсь, где там что плохо лежит. Опять же и фотку переклеивать не надо. Волосню перекрашу, бороду отращу – самое то…

– Всплыл! Черновол Савелий Дмитриевич, Кемский охотничий заказник. Три недели назад принят егерем. Даем команду?

– Не торопись. Пусть там, на месте, проверят, точно ли он. Переправь им фотографию Чернова, словесный портрет. Не забудь предупредить, что он сделал пластическую операцию. Если подтвердится – пусть действуют.

Нового егеря хватились не сразу, только когда лошадь его пришла в поселок с перекушенной уздечкой и без седока. Заказник был обширен, и егеря нередко оставались на ночь, а то и на несколько, на дальних кордонах, где для этих нужд стояли вагончики или избушки. На месте одной из таких избушек, стоявшей в самой глуши, поисковая группа обнаружила черное месиво из разбухших от надолго зарядившего дождя углей и мокрой сажи и торчащий в небо почерневший обломок печной трубы. В самой середине пожарища были найдены человеческие останки, обгоревшие до неузнаваемости. Незамеченным пожар остался лишь потому, что начавшиеся дожди не дали ему распространиться на лесной массив.