Павел объяснил.

– Стоит ли доверять такое деликатное дело постороннему лицу? Я сам давно мечтал побывать в России, посмотреть Москву, Ленинград…

III

(1990)

Начало сводить бедро, и Таня, перенеся вес тела, медленно вытянула ногу в сторону и принялась одной рукой массировать затекшую мышцу. Вторая рука придерживала пристроенную на камне снайперскую винтовку, а глаза через редеющий туман пристально вглядывались в пока еще смутные очертания двухэтажного дома-башни, притулившегося на крутом горном склоне по ту сторону тихого фьорда. Теперь уже скоро. Главное – чтобы напарник не подкачал, не начал свой фейерверк до того, как можно будет уже разглядеть лица… Таня навела фокус оптики. В прицеле плавала декоративная железная ограда, «Мерседес», пристроившийся у самых воротец, ряд голубых сосенок на газоне, тянущемся вдоль фасада. Черная входная дверь под козырьком, подковообразные окна первого этажа, на втором – сплошное стекло, забранное в чуть заметные отсюда переплеты, темно-зеленые шторы, закрывающие вид вовнутрь. Широкий балкон, на нем – садовый столик со стульями. Детали пока немного расплываются, слева от двери видно овальное углубление, а дверного молоточка пока не видно, о наличии букв на бронзовой табличке можно только догадываться. Ну еще чуть-чуть…

Интересно, а что бы подумали доктор Барроха, художник Роман Астрай, его пухлая супруга Винсента или другие завсегдатаи «Эскауди-клуба», увидев свою соседку по фешенебельному горному предместью Сан-Себастьяна, эксцентричную, суховатую в общении англичаночку в шелковых красных шароварах и с неизменной сигарой в зубах, нигде не показывающуюся без пожилого усатого слуги-соотечественника, здесь, на другом краю Европы, да еще в таком умопомрачительном виде? Черно-серый пятнистый камуфляж, в котором она почти сливается со здоровенной каменюкой, сплошь поросшей лишайником, физиономия размалевана сажей, как у трубочиста, в руках – вполне серьезное и современное орудие убийства… Теннис, поло, уроки испанского, по вечерам канаста с дамами или покер с мужчинами, изредка – стаканчик легкого вина к традиционной баскской «пиль-пиль», которую непревзойденно готовит дон Хоакин, клубный шеф, а в начале одиннадцатого – безмолвного слугу под ручку и в уединенный домик, окруженный лимонными деревьями. Буэнос ночес, милостивые государыни и милостивые государи, завтра встретимся вновь! Такое вот размеренное, тихое, благопристойное существование, от которого ночами хотелось выть…

Фразу, которой Морвен закончил тот принципиальный разговор, Таня поначалу всерьез не приняла, более того, посчитала бессмысленной. Чтоб самой обратно запроситься – в шестерки к легавым, даже самым хитромудрым?! А хо-хо не хо-хо, как кто-то в какой-то книжке говорил? Тогда ей казалось, что главное – выйти из смертельного клинча, отторговать время, минимум свободы, а дальше как карта ляжет, мир большой… И внешне вроде все неплохо вытанцевалось: уютный домик с видом на Бискайский залив из мансардного окна, очень приличное денежное содержание (компенсация, надо полагать, за загубленный бизнес, с которого, кстати, и сами псы позорные поживились неплохо – как-никак главные инвесторы, хоть и закулисные). Мадам рантье – не жизнь, а мечта идиота.

И пригляд самый нехитрый – старый приятель Эрвин, по совместительству шофер и домашний мастер, и Флора, женушка его, по совместительству экономка. Modus operandi – вести себя смирно, номеров не откалывать и держать рот на замке. И все. Получив такие условия, Таня нисколько не сомневалась, что через месяц-другой, когда разберется в обстановке и притупит примерным поведением бдительность стражей, сбежит непременно – и организует себе самую блистательную «перемену участи».

Но что-то сломалось в ней, будто заклятие навели.