В целом очень насыщенное утро. Лоуренс, музыкант без инструмента и четких обязанностей, больше, чем следует, пялится на самолеты и взрывы. Он вернулся к своим прежним мыслям о сообществах, которые стремятся друг друга пожрать. Пока японские бомбардировщики волна за волной с каллиграфической четкостью проносятся в небе, а цвет американских ВМС практически без сопротивления горит, взрывается и тонет, Лоуренс приходит к выводу: его сообществу кое-что придется переосмыслить.

Через несколько дней он выходит из госпиталя, как раз вовремя, чтобы заступить на новую службу — у него и у других музыкантов с «Невады» начинается военная жизнь. Очевидно, тем, кто в ВМС ведает распределением людских ресурсов, пришлось изрядно поломать голову. В смысле уничтожения японцев музыканты абсолютно бесполезны, после седьмого декабря у них нет даже боеспособного корабля, а многие и кларнеты растеряли.

Однако им не поручат давить на гашетку. Ни одна организация не в состоянии систематически убивать японцев, не печатая в большом объеме на машинке и не подшивая листы. Логично предположить, что человек, который играет на кларнете, не сумеет напортачить больше, чем любой другой. Уотерхауза и его товарищей прикомандировывают к одному из подразделений флота, отвечающих за делопроизводство.

Оно располагается в здании, не на корабле. Многие на флоте презирают тех, кто работает в здании. Лоуренс и некоторые другие салаги поспешили перенять эту манеру. Однако увидев, что происходит на корабле, когда на нем и вокруг детонируют сотни тонн взрывчатых веществ, Лоуренс и его товарищи умерили свой гонор. В здании, так в здании. Они прибывают на место несения службы, исполненные боевого духа.

Их новый командир, похоже, огорчен, и подобные чувства испытывает, судя по всему, остальное подразделение. Они ничуть не восхищаются парнями, которые до последнего времени служили на корабле и, более того, были очень близко ко всему, что горело, рвалось и т.п., причем не по чьему-нибудь недосмотру, а потому что злые люди нарочно это устроили. Хуже того, они явно считают, что Лоуренс с товарищами не достойны своих новых хрен знает каких обязанностей.

Мрачно, почти обреченно старший офицер и его подчиненные начинают рассаживать новоприбывших. Письменных столов на всех не хватает, а ведь каждому надо отыскать хотя бы стул за конторкой и крохотным столиком. В ход идет смекалка. Видно, что эти люди делают все от них зависящее в безвыходной ситуации.

Потом говорят о секретности. Очень долго. Музыкантов проверяют на умение правильно выбрасывать мусор. Это длится так долго, без всяких объяснений, что наводит на всякие мысли. Музыканты, сникшие было от холодного приема, обсуждают между собой, в какую операцию их включили.

Наконец однажды утром музыкантов собирают в классной комнате перед чистейшей доской. Лоуренс никогда не видел доску такой чистой. За последние несколько дней он вполне проникся паранойей секретности и понимает: это неспроста. В военное время к стиранию мела нельзя относиться шаляй-валяй.

Они сидят на маленьких стульях с прибитыми столиками — для правшей. Лоуренс кладет блокнот на колени, забинтованную правую руку — на столик и начинает играть «Искусство фуги», гримасничая и даже сопя от боли.

Кто-то дергает его за плечо. Лоуренс вскакивает и видит, что он единственный в комнате сидит: на палубе офицер. Лоуренс вскакивает и видит: офицер (если это офицер) одет не по форме. То есть совсем не по форме. Он в халате и курит трубку. Халат невероятно старый, но не застиранный, как больничный или гостиничный. Его явно не стирали давным-давно, а вот носили — в хвост и в гриву. Локти протерлись, правый рукав серый и лоснится — его много раз возили по листам бумаги, плотно исписанным чертежным карандашом.