Рукавом вытирая лоб, покрывшийся липким и теплым потом, мать Васьки сказала:

- У вас, Осип Максимович, товар, а у нас покупатель есть... Из-за этого и пришла... Как вы можете рассудить это?

Осип, сидевший на лавке, покрутил бороду и, сдувая с лавки пыль, проговорил:

- Видишь, какое дело, Тимофеевна... Я бы, может, и не прочь... Василий, он - парень для нашего хозяйства подходящий. А только выдавать мы свою девку не будем... рано ей невеститься... Ребят-то нарожать - дело немудрое!..

- Тогда уж извиняйте за беспокойствие!- Васькина мать поджала губы и, вставая с сундука, поклонилась.

- Беспокойствие пустяшное... Что ж спешишь, Тимофеевна? Может, пополудновала бы с нами?

- Нет уж... домой поспешать надо... Прощайте, Осип Максимович!..

- С богом, проваливай! - вслед хлопнувшей двери, не вставая, буркнул хозяин.

С надворья вошла Нюркина мать. Насыпая на сковородку подсолнечных семечек,спросила:

- Что приходила-то Тимофеевна?

Осип выругался и сплюнул:

- За свово рябого приходила сватать... Туда же, гнида вонючая, куда и люди!.. Нехай рубит дерево по себе!.. Тоже свашенька,- и рукой махнул,горе!..

Кончилась уборка хлебов. Гумна, рыжие и лохматые от скирдов немолоченого жша, глядели из-за плетней выжидающе. Хозяев ждали с молотьбой, с работой, с зубарями, орущими возле молотильных машин хрипло и надсадно:

- Давай!.. Давай... Да-ва-а-ай!..

Осень приползла в дождях, в пасмурной мгле.

По утрам степь, как лошадь коростой, покрывалась туманом. Солнце, конфузливо мелькавшее за тучами, казалось жалким и беспомощным. Лишь леса, не зажженные жарою, самодовольно шелесюли лисгьями, зелеными и упругими, как весной.

Часто один за другим длинной вереницей в скользком и противном тумане шли дожди. Дикие гуси почему-то леюли с востока на запад, а скирды, осунувшиеся и покрытые коричневаюй прелью, похожи были на захворавшего человека.

В предосенней дреме замирала непаланая земля. Луга цветисто зеленели отавой, но блеск их был обманчив, как румянец на щеках изъеденного чахоткой.

Лишь у Васьки буйным чертополохом цвела радость - оттого что каждый день видел Нюрку: то у речки встретятся, то вечером на игрищах. Поглупел парень, высох весь, работа в руках не держится...

И вот тут-то, днем осенним и хмарным, как-то перед вечером гармошка, раньше хныкавшая и скулившая щенком безродным, вдруг загорланила разухабисто, смехом захлебнулась...

К Ваське во двор прибежал Гришка, секретарь станичной комсомольской ячейки. Увидал его - руками машет, а улыбка обе щеки распахала пополам.

- Ты чего щеришься, железку, должно, нашел? - поддел Васька.

- Брось, дурило!.. Какая там железка...- Дух перевел, выпалил: - Нашему году в армию идти!.. На призыв через три дня!..

Ваську как колом кто но голове ломанул. Первой мыслью было: "А Нюрка как же?" Потер рукой лоб, спросил глухо:

- Чему же ты возрадовался?

Гришка брови до самых волос поднял:

- А как же? Пойдем в армию, чудак, белый свет увидим, а тут, окромя навоза, какое есть удовольствие?.. А там, брат, в армии - ученье...

Васька круто повернулся и пошел на гумно, низко повесив голову, не оглядываясь...

x x x

Ночью возле лаза через плетень в Осипов сад ждал Васька Нюрку. Пришла она поздно. Зябко куталась в отцовский зипун. Подрагивала от ночной сырости.

Заглянул Васька в глаза ей, ничего не увидел. Казалось, не было глаз, в в темных порожних глазницаз чернела пустота.

- Мне на службу идтить, Нюра...

- Слыхала.

- Ну, а как же ты?.. Будешь ждать меня, замуж за другого не выйдешь?..

Засмеялась Нюра тихоиьким смешком; голос и смех показались Ваське чужими, незнакомыми.

- Я тебе говорила раньше, что на отца с матерью не погляжу, пойду за тебя, и пошла бы... Но теперя не пойду!.