– Да ты сам-то донесешь ли? – спросил штабс-капитан.

– Должен донести, – твердо ответил Теличкин, – и донесу.

Когда, ослабевая, теряя сознание, Теличкин ставил знамя во дворце на место, к нему вышел Александр Николаевич. Он долго смотрел на знаменщика и наконец проговорил сдавленно, уже не скрывая слез:

– Неимоверные молодцы!…

– Откуда мне было знать, что эти проклятущие немцы запоздают? – огрызнулся статный светловолосый молодой человек, отступая спиной к окну и затравленно озираясь, словно ожидая нападения. – Машинка сработала вовремя, я ее на шесть двадцать поставил, она и грянула!

– Грянула… – передразнила маленькая женщина с гладко зачесанными темно-русыми волосами. – Грянула, да мимо! И это уже второй раз! Второй раз, Халтурин, когда ты…

Она осеклась, задыхаясь от ярости.

В комнате было несколько мужчин, которые с откровенной неприязнью смотрели на человека по имени Степан Халтурин, а он не сводил глаз с этой женщины. Она была очень некрасива. Большой лоб с зачесанными назад коротко остриженными волосами казался непомерно велик при мелких чертах лица. Маленький короткий подбородок – «заячий», или «подуздоватый», как выразился бы собачник, – делал безобразными ее большие бледные губы. Глаза были близко поставлены под редкими бровями и смотрели упрямо, напряженно и злобно. Ей было всего лишь двадцать восемь, однако казалось, что лет на двадцать больше. Она была одета в черное поношенное платье с крошечным белым воротничком, тесно смыкавшимся вокруг шеи. На шее надулись жилы, а лицо пошло пятнами. Только это и выдавало обуревавший ее гнев – голос оставался тихим, ровным. Халтурину голос женщины казался точь-в-точь похожим на шипение разъяренной змеи.

Он, большой, здоровый, молодой человек, откровенно боялся ее. Впрочем, эта женщина по имени Софья Перовская обладала редкостным даром внушать страх мужчинам, с которыми имела дело, – подготавливала ли вместе с ними теракты (она возглавляла террористическое ядро антиправительственной партии «Народная воля»), вела ли крамольную пропаганду, ложилась ли с ними в постель. Она внушала страх, она подавляла волю, она делала их своими рабами, заложниками той ненависти, которую она питала к человечеству вообще и к каждому человеку в отдельности.

Почти год тому назад, в апреле 1879-го, Халтурин слышал, как Софья вот таким же голосом сказала Александру Соловьеву перед тем, как послать его к Зимнему дворцу с заряженным револьвером, спрятанным под учительский вицмундир:

– Надеюсь, вы понимаете, что живым вам лучше не возвращаться. А станете болтать – везде достанем.

Перовская была убеждена, что Соловьев живым не вернется во всяком случае: убьет императора – его пристрелит охрана, нет – покончит с собой. Понятно: ее вдохновляло беспрекословное послушание студента Поликарпова, которому за два года до того было поручено ликвидировать полицейского агента Сембрандского. Поликарпов его выследил, приблизился и выстрелил из револьвера. Пуля, ударившись агенту в грудь, скользнула рикошетом в сторону. Удивленный студент выстрелил еще и еще. Агент в ответ только улыбнулся. Расстреляв по неуязвимому противнику весь барабан, последнюю пулю Поликарпов пустил себе в висок, зная, что после такого позора к своим лучше не возвращаться: все равно убьют! Откуда ему было знать, что жандармы под одеждой частенько носят стальной панцирь? А выстрелить противнику в голову он просто не догадался. Вот растяпа!

Соловьев оказался таким же растяпой, может, еще похлеще… Точно был выверен маршрут утренних прогулок императора вокруг Зимнего. Как правило, ненавистный народникам сатрап оставался один – охрана держалась на почтительном отдалении.