И если уж возникла аналогия с физикой элементарных частиц, проведу ее дальше. В физике существуют разные взаимодействия между частицами — сильные, слабые, гравитационные, электромагнитные. А как же они передаются? А с помощью особых передатчиков взаимодействия — электромагнитных фотонов, глюонов, бозонов. Которые тоже являются частицами! Они излучаются и поглощаются, передавая взаимодействие. Так вот, деньги являются для товаров такими передатчиками взаимодействия. И одновременно товаром. Частицы — передатчики взаимодействия обладают всеми свойствами обычных частиц. А деньги обладают всеми свойствами обычных товаров.

Вывод? Деньги, как и все прочие товары, можно продавать и покупать. И к морали это не имеет никакого отношения — так же, как не имеет к ней отношения наличие массы у векторного бозона. Точка.

Однако не всем в древние времена это было ясно так, как нам теперь. Аристотель, осуждавший ростовщичество, оказал сильное влияние на средневековых мыслителей, которые очень уважали авторитет великого грека. И Франциск Ассизский, и Фома Аквинский, и прочие теологи равно осуждали ростовщичество на том же основании, что и Аристотель: раз деньги — не товар, а всего лишь общественная условность, предмет договоренности, не имеющий самостоятельной ценности, человек, который одалживает деньги, ничего при этом не теряет. А значит, не может претендовать на процент от вложенного капитала. Простая мысль о том, что человек этот теряет время, в течение которого сам не может пользоваться своими деньгами, а кроме того, рискует их потерять, в голову средневековым последователям Аристотеля просто не приходила.

Однако жизнь и развитие экономики требовали продажи денег, и потому ростовщичество, конечно же, существовало. Все, что реально требуется людям, продолжает существовать, как бы оно ни третировалось и ни осуждалось из абстрактных соображений. Скажем, в средневековой Англии считалось приличным осуждать игру на деньги, проституцию, театры и прочие мелкие радости бытия. Однако, поскольку потребность во всем этом была, пар нашел выход из котла — в Лондоне, то есть на северном берегу Темзы, ничего из перечисленного не было, а вот в пригороде, на южном берегу, все это было в достатке. Поэтому те, кто хотел телесных или духовных радостей, на время оставляли высокоморальные беседы и устремлялись на правый берег Темзы.

То же самое верно и по отношению к ростовщичеству. Людям нужны были деньги, и они их покупали, как проституток, несмотря на формальное осуждение греховности этого, в общем-то, совершенно нейтрального занятия. Однако отношение к ростовщичеству везде в Европе было разным! Скажем, на Руси православная церковь не запрещала ссудный процент аж до середины XVI века. Более того, церкви и монастыри сами давали капитал в рост, выполняя роль банков. В деловой жизни средневековой Руси «банковский» процент колебался в районе 7–10 % годовых. Если деньги одалживались в товарной форме, например, в виде зерна, процент брался тоже зерном. Было даже специальное слово — «присып». Должник должен был отдать на одну взятую меру зерна такую же меру, но с «присыпом», то есть с максимально возможной горкой, которая могла удерживаться, не рассыпаясь под собственным весом. Это примерно и соответствовало семи процентам.

Любопытно, что было два момента, когда ставки на Руси начали расти. Первый раз это случилось в XII веке. Дело в том, что хозяйство и торговля, подстегиваемые кредитами, росли, а количество драгметаллов за ними не поспевало. Просто элементарно стало не хватать денег! А если какой-то товар в дефиците, цена на него начинает расти. Вот цена на деньги и начала расти. Легальность ростовщичества в России и нехватка драгметаллов для обеспечения растущего товарного обмена привлекли в Россию зарубежных инвесторов — на Русь потянулись иностранные ростовщики со своим предложением. То ли их наплыв, то ли ограничительные меры властей несколько сдержали рост процента.