Брут кивнул. Он почувствовал, что каждый вдох дается ему с бо́льшим трудом после того, как он вытащил меч из ножен. Легаты смотрели, как он проверял остроту кромки, а потом, подняв голову, рассмеялся, видя их печаль.

– Я прожил долгую жизнь, – произнес Марк Брут торжественно. – И у меня есть друзья, которых я вновь хочу увидеть. Для меня это всего лишь еще один шаг.

Он приставил острие к груди, крепко держа рукоятку обеими руками, глубоко вдохнул, а потом резко подался вперед. Лезвие вошло между ребрами и проткнуло его сердце. Мужчины, стоявшие рядом, отпрянули, когда металл вышел из спины их предводителя, а жизнь, как выдох, покинула его тело.

Солдаты Марка Антония двинулись в горы, и легаты приготовились сдаться. Двое вышли навстречу, и новость, что сопротивления не будет, а Брут покончил с собой, быстро распространилась по всей армии.

Солнце еще поднималось, когда появился Антоний, сопровождаемый центурией. Легаты Брута положили мечи на землю и опустились на колени, но триумвир смотрел мимо них на мертвого командующего их армией. Потом Марк подошел к телу, расстегнул пряжку, державшую плащ, и накрыл им мертвого полководца.

– Отнесите его вниз, – велел он стоявшим на коленях легатам. – Несмотря ни на что, он был сыном Рима.

И они отнесли Марка Брута к городу Филиппы, где ждал Октавиан. Там уже знали, что нового сражения не будет – новость эта распространилась с быстротой лесного пожара, – и теперь все смотрели за укрытое красным плащом тело, которое несли на равнину.

Октавиан Фурин подошел к легатам, когда те положили тело на землю. Меч вытащили раньше, и теперь молодой триумвир смотрел на лицо своего врага, мужественное даже в смерти.

– Ты был его другом, – пробормотал Октавиан. – Он любил тебя больше остальных.

Когда он поднял голову, его глаза покраснели от слез. Агриппа и Меценат подошли к нему и встали рядом.

– Вот и конец, – в голосе Агриппы слышалось чуть ли не изумление.

– Это не конец, – ответил Октавиан, вытирая глаза. – Это только начало. – И, прежде чем его друзья успели ответить, он повернулся к одному из легионеров Марка Антония. – Отруби ему голову, – голос нового Цезаря стал более жестким. – Положи к головам Светония и других Освободителей, которые пали здесь. Я отошлю их в Рим, чтобы их бросили к статуе Юлия Цезаря. Я хочу, чтобы люди знали, что я выполняю свои обещания.

Он наблюдал, как голову Брута отделили от тела и положили в матерчатый мешок, чтобы отправить в Рим. Октавиан надеялся ощутить радость от того, что последний из убийц получил по заслугам, и она пришла, нарастая с каждым вдохом.

Марк Антоний чувствовал себя старым и уставшим, когда наблюдал, как у трупов отрезают головы. Впереди его ждали торжественные процессии, и он знал, что ему следовало бы радоваться. Но перед глазами стояли тела последних Освободителей, оставленные гнить в одном из домов города Филиппы. Запах смерти прилип к его волосам и одежде, и он никак не мог от него избавиться. Уже слетались вороны и садились на лица людей, которые ходили и смеялись всего несколькими днями раньше.

Триумвир не мог объяснить грусти, накатившей на него. Он смотрел на поднимающееся солнце и думал о Востоке и египетской царице, которая воспитывала сына Цезаря. Антоний задумался, похож ли мальчик на его давнего друга, показывает ли он признаки величия, унаследованного от отца. Поразмыслив, он кивнул, полагая, что да. Может, к весне ему оставить Лепида в Риме, чтобы тот следил за его делами, а самому отправиться к Клеопатре, увидеть Нил и мальчика, которому со временем суждено править миром? Он дал себе слово, что так и поступит, и вдруг почувствовал, как уходят усталость и плохое настроение.