Марк наклонился к центурионам и понизил голос, чтобы его услышал только тот, кто стоял ближе всех.

– Поднимись сюда. Встань рядом со мной.

Центуриона словно создали для подобных церемоний: сверкающий панцирь, эталонный плюмаж – это был, конечно же, ветеран не одной войны. Ответил он с неохотой, потому что инстинкт самосохранения требовал не спускать глаз с толпы, подступившей очень уж близко.

– Консул… мой пост здесь… – начал он.

Антоний опустился на одно колено, и в его шепоте послышалась злость.

– Как ты и говоришь, я римский консул. Неужели Республика развалилась до такой степени, что даже римский офицер не исполняет приказ?

Центурион опустил голову, покраснев от стыда. Без единого слова он поднялся на возвышение, а другие центурионы чуть раздвинулись, чтобы закрыть образовавшуюся брешь.

Марк Антоний выпрямился во весь рост, так что его глаза оказались на уровне плюмажа центуриона. Посмотрел вниз.

– Под телом лежит восковая статуя, центурион. Достань ее. Подержи, чтобы все могли видеть.

У мужчины отпала челюсть. Он яростно замотал головой, потом все же ответил:

– Что? Какую ты затеял игру, консул? Пожалуйста, не надо. Закончи речь и позволь нам увести тебя.

– Как тебя зовут? – спросил Марк Антоний.

Центурион замялся. Прежде он сохранял анонимность, ничем не выделяясь среди таких же, как он. А тут вдруг его выдернули из общего ряда, и он понимал, что к добру это не приведет. Шумно сглотнув слюну, он поблагодарил своих личных богов, которые так его подставили.

– Центурион Оппий, консул, – ответил он неохотно.

– Понятно. Я буду говорить медленно и ясно, центурион Оппий. Повинуйся моим приказам, право отдавать которые принадлежит мне по закону. Выполняй принесенную тобой клятву верности Республике или сними шлем и передай трибуну своего легиона мое требование показать тебе, что такое римская дисциплина, раз уж ты, похоже, про нее забыл.

Губы центуриона превратились в тонкую полоску. Глаза его злобно засверкали, но он коротко кивнул. Такое требование означало публичную порку утяжеленной плетью, а может, даже публичную казнь в назидание другим. Он повернулся и посмотрел на тело Цезаря.

– Он не будет возражать, – продолжил Марк Антоний, и его голос вдруг смягчился. – Он был моим другом.

– Я не знаю, что ты задумал, консул, но, если они бросятся на нас, в следующий раз мы увидимся только в аду, – прорычал Оппий.

Антоний сжал кулак, возможно, чтобы ударить, но центурион низко наклонился и приподнял золотую ткань. Под телом Цезаря лежала статуя из белого воска в рост человека, одетая в пурпурную тогу с золотом по краю. Оппий в ужасе замялся, отшатнулся. Черты лица скульптуры скопировали с лица Цезаря. Голову ее украсили лавровым венком.

– Что… это такое? – пробормотал он.

Марк вскинул руку, и Оппий поднял статую, на удивление тяжелую. Он даже пошатнулся под ее весом, но все-таки поставил рядом с собой.

Толпа гудела, не понимая, о чем говорят на возвышении. Потом она ахнула, увидев статую с белыми, пустыми глазами, и разразилась криками.

– Консул! – обратился к Марку Антонию другой центурион, перекрывая шум. – Это надо прекратить. Спускайся, Оппий. Они этого не потерпят.

– Молчать! – проревел Антоний, теряя терпение из-за глупости окружающих.

Толпа в ужасе затихла, и все взгляды скрестились на пародии на человека, статуи, которую держал Оппий.

– Позвольте мне показать вам, граждане Рима. Позвольте мне показать вам, чего стоит ваше слово!

Марк Антоний шагнул к статуе и вытащил из-за пояса серый железный клинок.