Переборка оказалась закрыта изнутри. Я взял крозиус и услышал, как энергетическое поле загудело, соприкасаясь с песком в воздухе. Чтобы выбить люк хватило одного удара — он прозвучал словно приглушённый колокольный звон. Я потянул искорёженную переборку свободной рукой и швырнул на землю. Кинерик снова ничего не сказал. Мне нравилось поощрять в нём эту черту.

Внутри тесного отсека экипажа разбившегося “Штормового орла” всё было перевёрнуто, кругом валялись ящики с амуницией и незакреплённое оружие. Кабина выглядела не лучше, но сразу стало видно то, что скрывало бронированное обзорное ветровое стекло: на палубе возле стенного стеллажа с оружием неуклюже лежал космический десантник в отполированном золоте. Я знал его цвета. И знал геральдику его ордена.

А вот, чего я не знал, так это как десантно-штурмовой корабль сумел долететь в такую даль из улья Вулкан. Сзади спрыгнул Кинерик, цепи, которые соединяли меч и болтер с доспехом, гремели в унисон движениям воина. Я услышал его дыхание по воксу на частоте отделения и как он выругался, когда увидел то же, что и я.

— Это — Львы, — произнёс он.

Точнее один Лев. Пилот. Как только я снял лазурный шлем, стало видно тошнотворные трупные пятна — подтверждение, что он мёртв уже несколько дней. В этом нет никакого смысла.

Прежде чем встать я прижал розариус ко лбу погибшего. Кинерик удивился. Зачем оказывать Льву прощальные обряды? Разве он не из другого ордена?

В том, что он сомневался в моих действиях, не было дерзости. Это его долг. Он обязан знать, что я делаю и зачем.

Встав, я спросил у Кинерика, почему ему не понравилось, что я оказал честь душе павшего воина.

— Потому что он не рыцарь. Лев не был одним из нас.

Часто и для меня этих причин достаточно. Даже с благородными Саламандрами совсем недавно. И всё-таки были исключения.

— Он не носит символы крестоносца, — согласился я, — но он был таким же сыном Дорна, как и мы. Кровное родство простирается дальше геральдики ордена, Кинерик.

— Прошу прощения, господин.

— Прощение не требуется. Тебя не за что прощать.

Кинерик служил со мной только три недели и ещё находился под бременем традиций и ожиданий, которые появляются вместе с шансом снискать череп-маску. Мне предстояло решить допускать ли его к священным таинствам культа ордена — тогда он станет капелланом под моим командованием — или он вернётся в ряды простых братьев.

Кинерика ко мне направил мой повелитель Хелбрехт. А вот полёт на “Валькирии” был моим решением. Я всегда терпеть не мог тайны.

К поясу мёртвого воина был примагничен гололитический увеличитель размером с кулак человека. После того как я его снял и включил, возникло мерцающее синее изображение — призрак другого воина из другого города. Он был в доспехе с символами Небесных Львов и одной рукой держал череполикий шлем. Несмотря на блики, я рассмотрел, что у космического десантника чёрное лицо. Чёрное с рождения на далёком мире джунглей. В отличие от него моя кожа была белой, словно мрамор с прожилками. И у меня довольно смутные воспоминания о детстве. Всё что я помнил из ранних лет перед посвящением — это завывания белого ветра и обжигающий пальцы холод.

— Юлкхара, — приветствовал я гололитического призрака.

— Гримальд, — произнёс он, и его голос дрогнул вместе с изображением. — Они солгали нам об ущелье Манхейма. Они отправили нас туда на смерть.

Когда запись оборвалась из-за перегрузки ненадёжной электроники, я расслышал ожидавшую нас снаружи бурю. Она стала жёстче, сильнее и, конечно же, ещё резче. Если погода продолжит портиться, то на гвардейском десантно-штурмовом корабле мы в город точно не вернёмся. Этот рискованный вылет и так уже откладывали несколько дней, пока ожидали перерыв в грозовом фронте.