– Так, стало быть, малыш, ты здешний? Из Кобы? – Расспрашивала Леки колдунья. – А я и не знаю тебя… Зовут-то как? И чей ты?

– Леки. Я в Кобе живу с отцом. И Ювит. Мы ближе всех к твоему лесу живем. Моего отца Ортом звать, – разговорился было мальчик, но вдруг лицо старой Виверры напряглось, потемнело. Молчание повисло в маленькой избушке.

Старая колдунья наклонилась к Леки близко-близко, разглядывая, и промолвила:

– Так ты, должно быть, сын Этоми… То-то ты сам ко мне пришел, не побоялся. – И добавила: – Она ведь так и говорила: придет тот день, когда ты явишься сюда, в мою избушку, и никто, кроме старой Виверры, больше не поведает тебе о ней, потому что не останется вокруг никого… кто бы помнил.

– Моя мама…

– Ступай… Ступай домой, сын Этоми. Тоска не дает мне говорить, сердце когтями сжимает. А я… не хочу с нее начинать. Когда в другой раз придешь – буду ждать тебя. Приходи, сынок. Непременно приходи!

С тех пор прошло уж цикла полтора, не меньше, но эта встреча осталась в памяти такой же отчетливой, как будто случилась вчера. Леки пришел в другой раз и приходил снова и снова, хотя Виверра уж ничего нового не могла о матери припомнить. Он приходил и слушал ее песни, сказы о былых временах, колдунах, добрых и злых, героях и подвигах, о том, как заговаривать хвори разные да какие травы собирать, как снадобья варить.

Леки ее тоже посвящал во все, что в Кобе случалось, да и у него в душе. Ничего не таил. Да и кому ж рассказать, как не бабушке Виверре, единому родному человеку на свете? Порой он снова заставлял старушку вспоминать о матери. Какой она была, о чем с Виверрой говорила… Та терпеливо, в который раз, начинала свой неторопливый сказ, и вновь перед Леки вставала темноволосая женщина с грустными глазами, которая пела непонятные песни на неведомом языке.

Была она, говорила Виверра, целительницей, только не такой, как сама старая знахарка; другой была ее сила. Однажды набрела она на избушку в лесу, случайно, как и Леки, и стала приходить туда. Сначала часто захаживала, а потом, когда Орт об этом узнал, украдкой, если он целый день в поле проводил. Многие свои тайны открыла она Виверре, многие хвори могла она исцелить. Не могла только себя спасти. Знала, что недолго ей осталось, и просила Виверру сыну о ней поведать.

Когда Орт узнал, что Леки в лес бегает, да не просто так, а к старой колдунье, строго-настрого приказал, чтобы и духу его не было рядом с лесной избушкой. Леки ничего не сказал, а ходить не перестал. И скрывать не стал. Так и сказал, когда Орт спросил его грозно, где он снова шлялся. Ох, Орт его тогда и выдрал до полусмерти, насилу Ювит выходила. И с той поры точно стена между ними выросла.

Леки тогда немногим больше цикла стукнуло, но уже не один черный атай пробежал между отцом и сыном за эти годы. Не суждено стать явью отцовским надеждам: не будет сын его старший знатным хозяином. Хоть и казалось порою Орту, будто первенец его слово какое-то заветное знает, уж больно на его поле все красиво да ладно, пеллит колос в колос стоит, только не лежало сердце Леки ни к ферме, ни к большим отцовским планам. Зачем отцу новые угодья, если поля уже и так обширны и работников в страду нужно нанимать, чтобы их обиходить? И почему амбары ломятся, а путника в доме без денег никогда не приютят? И почему отцу не нравится, что Леки много времени в гончарне проводит, где кривой Дару, знатный мастер, учит его лепить? Ведь в свои годы Леки уже и многим взрослым фору в этом деле дать может. Дару, вот, гордится учеником, который прямо на лету схватывает. А еще не нравилось Орту, что сын в лесу подолгу пропадает с Арви, хоть старый охотник Леки хвалит, говорит, из лука парень бьет – просто загляденье. Хотел он приохотить Леки на промысел ходить, да не вышло.