Так, став воспитателем дофина, он завел обычай водить мальчика в жалкие крестьянские домишки.

– Посмотрите, монсиньор, – говорил он всякий раз, – вот в такой вот нищете живут отец, мать и дети. Они неустанно трудятся, чтобы оплатить золото, которым украшены ваши дворцы. Они умирают от голода, чтобы на вашем столе стояли роскошные яства…

Ясное дело, с подобным прямодушием он не мог не нажить себе врагов. Придворные пробовали предупредить короля о том, какого рода воспитанием занимается Монтозье, чему он учит наследника престола. Но в ответ на робкие намеки короля-Солнце (который сам немного побаивался этого резкого и неуступчивого человека с таким трудным характером) гувернер произносил такие пылкие и прочувствованные речи, что Его Величество предпочитал не связываться с этим упрямцем.

Как известно, у всякой медали есть своя оборотная сторона. Так и здесь: прекрасные стороны этого странного характера соседствовали с прямо противоположными, порождавшими самые разнообразные излишества. Можно сказать, не опасаясь ошибки, что герцог совершенно пренебрегал образованием принца, который так никогда и не осознал, что ученье – свет.

Жюли умерла в 1671 году. После ее кончины Монтозье стал еще более жестким, еще более неуживчивым. Он был одним из светочей партии придворных святош и нажил себе столько же врагов, сколько существовало в те времена великих писателей – таких, как Расин, Мольер или Буало. Тем не менее представление «Мизантропа», в герое которого многие узнавали его самого, заставило его задуматься. Вопреки всем ожиданиям персонаж ему понравился.

– А мне бы хотелось, – сказал он, – походить на Мизантропа…

Ни у кого не хватило мужества дать ему понять, что дело обстояло совсем наоборот. Ему бы следовало увидеть себя в Альцесте. Что же до его драгоценной Жюли, то, к счастью, она умерла вовремя и не успела задохнуться от гнева на премьере «Ученых женщин».

Шарль де Монтозье скончался в 1690 году. Его похоронили рядом с супругой в монастыре кармелиток на улице Святого Иакова, куда не доносились ни светские сплетни, которые так любила Жюли, ни гул сражений, всегда служивших настоящим отдыхом для поэта-солдата, ее мужа…

Франц-Фердинанд, эрцгерцог Австрии

Графиня София Хоткова из рода Гогенбергов принадлежала к древнему чешскому дворянству. Семья ее была небогатой, поэтому при венском дворе ее окрестили не слишком лестным прозвищем старой девы. Возможно, суждение придворных было чересчур суровым, потому что, в конце концов, ей было всего двадцать шесть лет в том, 1894 году. Впрочем, кто захотел бы быть более снисходительным по отношению к девушке, не имевшей ни гроша? Хотя знатное происхождение давало ей право быть принятой в Гофбурге.

Если бы у нее был могущественный муж или хотя бы приличное состояние, ее бы, наверное, считали очень симпатичной. Она и в самом деле была очаровательна. Высокая, немного плотная, она отличалась сияющим цветом лица, прекрасными серыми глазами, прелестной улыбкой и роскошными золотисто-рыжими волосами. Но поскольку, кроме этого, у нее не было никаких положенных для знатной дамы преимуществ, ее и считали всего-навсего перезрелой девицей. В наше куда как менее суровое время о ней бы, конечно, сказали: «Ну, подумаешь, не вышла замуж, ну и что?»

Во дворце эрцгерцога Фридриха и эрцгерцогини Изабеллы она занимала почетное место придворной дамы. На самом деле это вовсе ничего не значило. Довольно склочная, неуживчивая и скуповатая Изабелла приказала своей придворной даме исполнять одновременно работу гувернантки ее трех дочерей и прислуги за все. В таких условиях трудно было рассчитывать, что откуда-нибудь случайно появится хоть какой-то жених.