Она с молчаливым восхищением смотрела на него.

— Виллему, я…

Он был так взволнован, что ему трудно было говорить.

— Так прекрасен, — прошептала она, — так элегантен, что у меня просто захватывает дух! Какая красивая одежда!

— Да, я оделся так по особой причине.

Она смутно догадывалась, почему, но все-таки спросила:

— В самом деле?

— Да. Но сначала я должен сказать, что завтра я уезжаю. Обратно в Швецию.

Все оборвалось внутри у Виллему.

— Но ты не можешь этого сделать!

— Дело обстоит так, что я больше не могу оставаться здесь. Я и так был здесь слишком долго. Но перед тем, как уехать, я хотел бы поговорить с тобой.

Они чувствовали, что между ними есть какая-то незримая связь, что-то временно затаившееся, но не утерянное. Они были так откровенны друг с другом в амбаре, лицом к лицу со смертью. Они осмелились доверить друг другу так много! Теперь же все было по-другому. Они знали, что между ними существует связь, но внешнее окружение мешало этому проявиться. Они были не одни. За ними наблюдали.

Виллему лежала, изможденная болезнью, и Доминик казался в этой комнате совсем чужим в своей щегольской одежде курьера.

— И ты даже не останешься на Рождество? — спросила она в безнадежной попытке удержать его.

Он с укором посмотрел на нее.

— Милая моя Виллему, — сказала из другого конца комнаты Габриэлла. — Разве ты не знаешь, что мы давно уже отпраздновали Рождество? В твоей комнате — ради тебя! Мы давно уже живем в 1675 году!

Она растерянно посмотрела на них — на всех по порядку.

— Я была так… больна?

Калеб улыбнулся.

— Ты была на пороге смерти, Виллему, — серьезно произнес он. — Ты спасена исключительно усилиями Маттиаса и Никласа — и нашими молитвами.

«Вот почему здесь был священник».

— Я беру с собой в Швецию Скактавла, — сказал Доминик. — В Норвегии ему больше нечего делать после провала бунта. Теперь он достаточно силен, чтобы ехать в карете.

Виллему пыталась переварить его слова, хотя это было нелегко.

Наконец, успокоившись, она спросила:

— Ты сказал, что одет так по особому случаю.

Он встал.

— Да, Виллему. Я вошел в двери Элистранда как жених. Ты ведь помнишь, я обещал спросить…

Он повернулся к ее родителям.

— Тетя Габриэлла и дядя Калеб, почтительнейше прошу руки Вашей дочери.

Габриэлла слегка охнула, Калеб закрыл глаза.

— Я надеялся, что ты не будешь спрашивать об этом, — с трудом произнес Калеб, — потому что мне ужасно не хочется говорить тебе «нет».

Доминик только сжал зубы — он ожидал услышать такой ответ, был готов к этому.

Но Виллему это не убедило.

— Я не понимаю, почему…

— Дорогая Виллему, — вздохнула Габриэлла. — Почему ты всегда выбираешь себе не тех мужчин?

— Я не считаю, что Доминик не тот мужчина.

— Но он не тот, кого мы можем признать зятем — и ты это знаешь, Доминик, — с болью в голосе произнес Калеб. — Вы оба из рода Людей Льда — и вы оба прокляты. Мы не можем рисковать появлением на свет нового «меченого», так же как и ты не можешь рисковать своей жизнью, Виллему! Ты слишком дорога нам.

— А мое счастье?

— Мы должны сделать этот выбор, как бы труден он ни был.

Габриэлла села на край ее постели.

— Ты знаешь, я родила однажды «меченого» ребенка, твою сестру.