Скорее всего Надя вряд ли набралась духу, чтоб вернуться, но за дверьми на площадке, где она примостилась, громко затявкала собачонка, послышались шаркающие шаги, бормотание, загремели запоры.

Надя вскочила и ринулась назад — на седьмой этаж.

Дверь оставалась приоткрытой. Надя потихоньку скользнула в квартиру и плотно притворила за собой двери.

Ничего страшного, решила она. Надо спокойненько собраться, взять чемодан, выключить свет и смыться отсюда куда подальше. А можно и в ванне выкупаться, куда, собственно, торопиться? Да и не в этом дело! Главное — паспорт выручить и видеокассету найти. она-то и составляла Надино богатство, а точнее — была пропуском в ту жизнь, ради которой Надя покинула опостылевшую Челябу! Кассета, стоившая Наде золотых колечек, итальянских кожаных сапог и бобровой шубейки: вот сколько она заплатила, чтобы снять на пленку, как она танцует и поет в сопровождении самого лучшего городского оркестра из ресторана «Большой Урал». Паспорт и кассету надо было найти, иначе ничего не оставалось, как позорно и бесславно возвращаться домой, где никто ее не ждет, кроме рано постаревшей матери, да и та собралась свою однокомнатную квартиру обменять на дом в деревне.

Спокойно, Надька, сказала она сама себе, ну, нет Акима Петровича и нет, так ему, видать, на роду написано. А мне вместе с ним сгибнуть никак нельзя. Во всяком случае, в ванну залезать пока рановато — это подождет.

Она почувствовала, что ее жутко тянет еще раз взглянуть на Акима Петровича. Боязно до трясучки в коленках, но неведомая сила вновь потянула ее через кабинет, протолкнула сквозь белые с золотом двери. Остановилась она у кровати, покрытой зеленым блестящим покрывалом. Шелк, подумала Надя, настоящий шелк, платье из него получилось бы клевое.

Потом набралась сил и взглянула на Акима Петровича. Он как лежал, так и оставался лежать, никуда не делся при такой-то дырке у самого виска.

Надя заставила себя глянуть в лицо убиенного — Аким Петрович, казалось, насмешливо улыбался ей одним глазом. Он откинулся на подушки, горкой наваленные на высокую спинку кровати, над головой на стене, затянутой зеленоватой тканью, чем-то красным печатными крупными буквами было написано «ПРОЩАЙТЕ!». На вычурном столике рядом с кроватью Надя увидела то, чем это было написано: толстый красный фломастер без колпачка.

Так он же сам себя порешил! — поняла Надя. — Вот ведь, гад, не мог дождаться, пока она приедет, знал же, что она едет, в среду по телефону говорили, у нее уже на руках билет был! Хорошенькое дело! Написал «Прощайте!» и руки на себя наложил, а ей-то теперь что делать?

Она вернулась в кабинет, решив поискать паспорт и кассету в большом письменном столе о звериных лапах.

Все ящики оказались набиты папками, бумагами, в одном был набор всяких одеколонов и духов, в нижнем ящике валялись женские парики, яркие, пестрые, мечта, не парики. Надя напялила огненное, как солнце, чудо и вместо светло-русой девчонки со вздернутым носиком превратилась в рыжую красотку.

Парик она не сняла — так было веселее. Но ни паспорта, ни кассеты в столе не нашлось. Она чуть не заплакала от огорчения, но тут увидела в углу большой железный ящик с ключами в замке. Сейф, догадалась Надя, и принялась вертеть ключами, что оказалось пустым занятием, потом она дернула за ручку, и дверца открылась.

На трех полках лежали какие-то бумаги, вовсе Наде без надобности, в самом низу — стопка всяких документов и сверху — ее родной паспорт! Хоть в чем-то, наконец, везуха! Она схватила паспорт, сунула его за трусы в пояс-кошелек и без всяких церемоний принялась выкидывать все из сейфа прямо на пол, вернее, на густоворсистый зеленый ковер. Сейф она опустошила за минуту, но кассету не нашла. Тридцать минут записи, шесть песен под оркестр, две под гитару, два танцевальных номера, и все это пропало.