Холмогоров держал Григория за плечи:

– В глаза мне смотри, в глаза!

Тяжелые веки поднялись. Лицо водителя было бледным, безжизненным.

– Смотри в глаза. Молчи, ничего не говори.

– Голова болит.., трещит… Раскалывается.

И холодно мне. Как мне холодно, ужас просто!

Дайте мне одежду, я же совсем голый, совсем!

– Сейчас. В глаза смотри, сейчас я тебя одену.

Через четверть часа водитель грузовика сидел на крыльце, обхватив голову руками, и плакал навзрыд, как ребенок, которого незаслуженно наказали родители. Рядом стоял Холмогоров.

– Ничего не понимаю, ничего! Не знаю, наваждение какое-то… Что со мной было? Скажите, вы же человек умный, книги читаете, в Москве живете. Ну скажите, пожалуйста!

– Пройдет. Все скоро пройдет.

Попадья вытащила из-под буфета железную монтировку, унесла на кухню, спрятала под плиту.

Батюшка сидел в гостиной с маленькой потрепанной Библией в руках. Его губы шептали слова молитвы:

– Боже, спаси и сохрани нас всех. И ему помоги, Господи, сирому и убогому, направь его на путь истинный, не дай ему пропасть.

Попадья время от времени появлялась в проеме двери и, немного постояв, исчезала, пожимая плечами.

Младший сын священника Илья на другой стороне дома, в огороде, играл с божьей коровкой. Он подставлял насекомому травинку, и божья коровка карабкалась по ней к пальцу. Затем Илья переворачивал травинку, и божья коровка, сверкнув оранжевыми крылышками с четырьмя черными пятнышками, меняла направление и вновь начинала взбираться.

– Шустрая ты, божья коровка. Лети на небо, там твои детки. Ну, чего не летишь? Или тебе хорошо со мной? Лети на небо, туда, высоко-высоко. Я тебя не держу. Вот видишь, совсем не держу. Ну, давай! – пальцем Илья подталкивал божью коровку.

В конце концов она раскрыла крылья, мгновение посидела, оторвалась от травинки и темной точкой полетела в небо.

– Ну вот, до свидания, – мальчик помахал ладошкой, словно прощался с приятелем, уезжавшим на выходные в город.

Сегодняшнее утро было радостным, Илья .проснулся совсем другим. Он, как и прежде улыбался, был ласков, нежен, всех узнавал, отзывался на любое слово. Но что с ним было, вспомнить не мог. А матушка Зинаида по совету Андрея Алексеевича Холмогорова не приставала, не докучала с расспросами. Ведь Андрей Алексеевич сказал, все образуется, только самое главное, не надо Илью обеспокоить. Время – лучший лекарь.

– Илья, – позвала она младшего.

Тот прибежал.

– Да, мамочка.

– Садись за стол. Вот булка, варенье, молоко, – попадья налила полную кружку холодного молока и подвинула ее к сыну.

– Я только руки вымою.

Она подала сыну чистое полотенце. Илья вы, тер лицо, глаза счастливо блестели.

– Какое вкусное варенье! Мама, а как ты узнала, что я хочу булки, молока и варенья? Ну скажи, как? Ты что, мысли мои на расстоянии прочесть можешь?

– Могу.

– Расскажи, как ты это делаешь?

Зинаида пожала плечами:

– Я же твоя мать, Илья, и я чувствую, чего тебе хочется.

– А чего мне еще хочется? – съев булку и перемазав губы вареньем, спросил мальчик. – Отгадай.

– Наверное, еще молока?

– Правильно, полчашки.

– Ну, вот видишь.

– А я не умею читать чужие мысли. Это, наверное, очень трудно, я, наверное, никогда не научусь?

– Вырастешь – научишься.

– А я вырасту? Буду долго жить?

– Долго и счастливо, – сказала матушка Зинаида, гладя сына по голове.