Во вторник утром я выбираюсь из дома одетая и обутая, вокруг меня скачет Матильда. Когда я завожу ее в школу, против меня сплачиваются мамочки фитняшки в спортивной экипировке. Качая головой, я отгоняю паранойю. Я улыбаюсь одной, машу другим, здороваюсь с проходящими мимо отцами. Мамочки улыбаются в ответ, потом наклоняют головы поближе друг к другу и снова давай шушукаться: «Явилась не запылилась! Ну надо же, в кои веки! Удосужилась таки, а то вечно беднягу мужа гоняет». Нет, они не об этом говорят! Зачем им?

Матильда тянет меня за руку, и мы по лестнице спускается к ее классной комнате.

– Удачного дня, солнышко! – Я наклоняюсь и обнимаю Матильду.

– Ты заберешь меня?

– Сегодня тебя заберет папа, у меня встреча.

– Ладно, пока.

Матильда вешает куртку на крючок и направляется к подружкам. Я задерживаюсь и смотрю ей вслед. Девчонки улыбаются, потом теснятся, принимая Матильду в свой круг. Я машу ей, а когда она машет в ответ, быстро выхожу из школы и, опустив голову, пересекаю детскую площадку.

«Главное, Матильде в школе хорошо», – твердит Карл, когда я жалуюсь на других родителей. Потом добавляет: «Со мной они очень любезны». «Уж наверное», – думаю я, но никогда не озвучиваю. «Просто нужно больше стараться», – говорит Карл в завершение. Именно так он выразился сегодня утром, когда проверял Матильдин ранец и подписывал ей книгу для чтения. Я не спорила: вероятно, он прав. «Я заберу ее сегодня, – пообещал Карл. – Последний клиент у меня в два». Что же, мне одной заботой меньше.

Я успеваю как раз к отходу автобуса и устраиваюсь на сиденье между двумя колясками. У ног стоит мой черный портфель, а в нем записки по делу – фотографии и страницы показаний, касающихся злодеяния, в котором за ближайшие месяцы мне предстоит разобраться лучше, чем во всем остальном – в собственных мыслях, в своем браке, в своей материнской никчемности. Жду не дождусь.

Приехав в контору, я здороваюсь с секретарями и выкладываю записки по делу на стол. Усаживаюсь и невидящими глазами смотрю в окно. Пятнадцать лет я работала, чтобы получить свое первое «убийство». Начинала с заурядного – с нетрезвых водителей, с наркозависимых несунов, с воров рецидивистов в аду Бэлемского суда по делам несовершеннолетних, с жалких педофилов, трясущихся над непристойными детскими фотографиями; с преступлений, катящихся по наклонной от беспомощных горемык к неисправимым, которых даже мне порой хотелось навсегда упечь в тюрьму. На каждом шагу встречались мне неадекватные родители, плодящие детей с неадекватной тягой к алкоголю и наркотикам, обездоленность и отчаяние которых порой выливается во что то вроде «Отдай телефон! Да, свой гребаный телефон, не то мозги вышибу / ножом пырну / сброшу с моста прямо под поезд».

Одно из любимейших у меня последнее дело об ограблении, доставшееся мне лет десять назад. Слушалось дело в Ноттингеме, многочисленные обвиняемые называли друг друга шантажистами и в итоге получили по пять лет каждый. А вот адвокаты в том процессе подобрались классные – каждый вечер мы напивались в ближайшем к «Трэвелоджу»  пабе.

Итак, Мадлен Смит. Я листаю документы, пока не нахожу газетные вырезки с сообщением об убийстве, вскользь упоминающие информационные ограничения: дело находится в производстве. В самой большой статье есть фотография Мадлен, худой блондинки с усталым лицом и запястьями в наручниках, которую ведут двое полицейских.