Всю ночь дул ветер, и от мелкой пыли все скрипели зубами. Песок был везде, когда ели, он хрустел на зубах. Жёлтое, как моча, утреннее солнце затуманенным взором смотрело через завесы пыли на тусклый мир, лишённый всяких признаков. Животные выбивались из сил. Отряд остановился на привал без дров и воды, и несчастные мустанги сбились в кучу, скуля по-собачьи.

В ту ночь их путь пролегал по наэлектризованной и дикой местности, где по металлу конской сбруи пробегали тусклые голубоватые огни причудливой формы, колёса фургонов катились в огненных кольцах, а в лошадиные уши и бороды людей забирались пятнышки бледно-голубого света. Всю ночь за тёмно-синими грозовыми облаками на западе подрагивали неизвестно откуда взявшиеся полотнища молний, отчего голубовато-призрачный свет пустыни вдали и горы на внезапно обозначившемся горизонте казались суровыми, чёрными и зловещими, словно где-то там лежал край иного миропорядка, край, где земля сложена не из камня, а из страха. С юго-запада накатили громовые раскаты, и молния осветила пустыню вокруг, огромные безжизненные голубые просторы, вырванные из абсолютного мрака ночи и наполненные звоном пространства, будто из небытия вызвано царство демонов или край оборотней, от которого с наступлением дня не останется ни следа, ни дымка, ни развалин, как и от всякого беспокойного сна.

Они остановились в темноте, чтобы дать отдых лошадям, и кое-кто, боясь привлечь молнию, сложил оружие в фургоны, а один, по имени Хейуорд, стал молиться о дожде.

Боже всемогущий, взывал он, если это не очень супротив предначертанного в предвечном промысле Твоём, не пошлёшь ли нам сюда чуток дождя?

Давай-давай, молись, зашумели вокруг, и он, встав на колени, загудел, пытаясь перекричать громовые раскаты и ветер: Господи, иссохли мы тут все, как вяленое мясо. Хоть несколько капель для старых приятелей, которых занесло сюда, в прерию, так далеко от дома.

Аминь, сказали они и, поймав лошадей, снова тронулись в путь. Через час ветер принёс прохладу, и среди этой дикой пустыни на них посыпались дождевые капли размером с картечь. В воздухе запахло мокрыми камнями, ароматно пахнуло мокрыми лошадьми и мокрой кожей. Отряд двигался дальше.

Весь день они ехали под знойным солнцем с пустыми бочонками для воды, на измученных лошадях, а вечером, миновав проход между невысокими каменистыми холмами, эти избранные — потрёпанные и белые от пыли, словно потерявшие рассудок и разъезжающие верхом вооружённые мельники, — покинули пределы пустыни и спустились к одиноко стоявшему хакалу, грубой хижине из глины и прутьев с чем-то вроде конюшни и загонов для скота.

Земля вокруг хакала была разгорожена частоколом из костей, и во всём пейзаже царила смерть. Ничто живое не двигалось за этими странными изгородями, очищенными песком и ветром, выбеленными солнцем и, словно старый фарфор, испещрёнными сухими коричневыми трещинами. Под бряканье сбруи волнистые тени всадников скользили мимо глинобитного фасада хакала по иссохшей бурой земле. Лошади подрагивали, чуя воду. Капитан поднял руку, послышалась команда сержанта, двое всадников спешились и, взяв винтовки, направились к хижине. Они откинули дверь из сыромятных шкур и вошли. Через несколько минут появились снова.

Здесь кто-то есть. Угли ещё горячие.

Капитан насторожённо всматривался в даль. Терпеливо, как человек, привыкший иметь дело с людьми некомпетентными, он спешился и зашёл в хакал. Выйдя, он снова огляделся. Лошади нетерпеливо переминались и били копытами, позвякивая сбруей, а всадники осаживали их и честили почём зря.

Сержант.

Да, сэр.

Эти люди, верно, недалеко. Постарайся их найти. И посмотри, нет ли здесь фуража для лошадей.

Фуража?

Фуража.

Положив руку на заднюю луку седла, сержант огляделся, покачал головой и слез с коня.