Оказалось, в Нассау даже не нужно было предъявлять паспорт. Не надо было и обменивать валюту: хотя Нью-Провиденс и был британской колонией, власти острова не возражали против того, чтобы я тратил здесь свои доллары.

Снова очутившись на душном воздухе, я стал созерцать неторопливое движение приезжих на пирсе, где обычно наверняка было более людно. Но не теперь, во время войны. Внимание кучки американских туристов, которые летели вместе со мной из Майами — этих богатеев, привыкших к путешествиям в Европу, которым просто необходимо было куда-нибудь отправиться летом, все равно куда, пусть даже в тропики, — было привлечено босоногим темнокожим музыкантом с потрескавшимся банджо в руках. Одетый в рваную рубашку, соломенную шляпу, такую же широкую, как и его улыбка, он аккомпанировал себе, перебирая струны и отбивая пальцами ритм по деке, и пел веселым баритоном:

Была б у меня иголка,

Я б враз научился шить,

Пришил бы с боку свою девчонку

И вдаль по дороге бы мы пошли...

Туристы слушали с сумками в руках и выражениями от восторга до раздражения на лицах. Когда певец снял шляпу и бросил ее под ноги, они швырнули ему несколько монет. Я не был частью его аудитории, но тоже подошел и положил в шляпу десятицентовик.

— Всегда здесь так паршиво в июле?

— Всегда, сэр. Даже деревья потеют.

И он отправился прочь искать новых простаков.

Большие магазины и другие каменные здания с непонятными вывесками, типа «Говернмент Айс Хаус» (что бы это значило?), тянулись вдоль набережной. Люди по улице двигались не очень быстро. Большинство лиц — темные. Женщины были одеты в легкие одеяния, похожие на индонезийские саронги, только длиннее, чем у Дороти Лаймор. Почти у всех мужчин рубашки были распахнуты на груди, демонстрируя внушительные потные мускулы. Мужчины и женщины несли разнообразные корзины и прочие предметы на головах (несмотря на то, что там же у некоторых находились изысканные соломенные шляпки). Прекрасно балансируя, они как будто задались целью на практике раскрыть смысл детского выражения: «Посмотри, мама, как я могу без рук!» Шагая прочь от причала с дорожной сумкой в руке (а не на голове), я оглянулся назад, на залив. Его режущая синева была невыносима для глаз. Полоса земли на горизонте (неэлегантно названная «Свиной остров», как я узнал позже) огибала гавань. Небольшой домик на скале казался белым силуэтом на фоне неба.

Несколько небольших роскошных белых яхт галсировали, дожидаясь знаменитого багамского бриза, а рядом с ними медленно, как аутсайдеры на регате, скользили по воде две шхуны, принадлежащие, очевидно, местным морякам. В отличие от сверкающих яхт богачей, этим утлым, неуклюжим посудинам с оборванными парусами и облезшей краской срочно требовался ремонт. Сначала я подумал, что это рыбацкие корабли. Но, приглядевшись, я заметил на них какие-то мешки с предметами, похожими на человеческий мозг, которые со временем классифицировал как губки. Значит, шхуны занимались все-таки промыслом, хотя я бы не хотел когда-нибудь попробовать филе из их улова.

Еще одно судно, нагруженное корзинами со свежими овощами и фруктами, медленно проплывало мимо. На нем было полно негров и мулатов, молодых и старых — от старушки, сидящей в кресле-качалке, до хихикающей девушки, которой ее темнокожий кавалер в распахнутой рубахе пел матросскую песню в стиле калипсо, стоя в окружении овец, козлов, цыплят и коровы, путешествовавшей вместе с людьми на этом Шлюпе длиной добрых 80 метров.

У пристани на якоре стоял одинокий корабль с надписью «Паром с прозрачным дном — Морские Сады — Райский Пляж». Около пятнадцати пассажиров — среди них было и несколько привлекательных девушек, американок или англичанок, с похожими на отпускников офицерами Военно-воздушных сил и Армии Великобритании — в нетерпении сидели вокруг большого иллюминатора, а белый, солидный, седовласый капитан, одетый в яркую куртку и кепи, как Капитан Энди из мюзикла «Шоу Боут», мерил шагами палубу, зазывая новых клиентов.