«Ему иногда бывало очень-очень плохо, — рассказывал один из чекистов, охранявших Горки. — Иногда он чувствовал себя великолепно, а иногда ночью такие приступы были, что если кто стоял в кустах, на посту, слышно было, как он кричал».

Ленин спросил однажды Глеба Кржижановского:

— Знаете, какой самый большой порок?

Кржижановский не знал.

— Быть старше пятидесяти пяти лет.

Ленин до этого возраста не дожил…

Тринадцатого сентября 1923 года Крупская писала дочери Иннессы Арманд Варваре:

«У нас дела ничего себе, хотя временами кажется, что только обманываешь себя. Во всяком случае, всё движется гораздо медленнее, чем хотелось бы… Ездим за грибами в далекий лес на автомобиле, читаем газетки. Сестер отменили окончательно. Доктора сведены до минимума. Живем ничего себе, по существу, если бы не думать, и то стараюсь этим делом как можно меньше заниматься».

Владимир Ильич начал ходить, произносил некоторые простые слова — «вот», «что», «идите», пытался читать газеты, учился писать левой рукой. Но влиять на политическую жизнь страны больше не мог.

Ленинское «Письмо к съезду», как его ни толкуй, содержит только одно прямое указание: снять Сталина с должности генсека. Остальных менять не надо. Хотя Ленин и отметил — довольно болезненным образом — недостатки каждого из самых заметных большевиков. Но получилось совсем не так, как завещал Владимир Ильич. Сталин — единственный, кто остался на своем месте. Всех остальных он со временем уничтожил. Более того, само письмо Ленина стали считать «троцкистским документом», чуть ли не фальшивкой. Сталин предпочитал говорить о так называемом «завещании Ленина».

Очень многим в те времена нравилась диктатура. Пока им казалось, что диктатура служит их интересам.

— Для того чтобы поддержать пролетарскую диктатуру, — доказывал на пленуме ЦК мягкий по характеру Николай Бухарин, — необходимо поддержать диктатуру партии, которая немыслима без диктатуры старой гвардии, которая, в свою очередь, немыслима без руководящей роли ЦК как властного учреждения…

Троцкий противопоставил себя очень влиятельной секретарской когорте. Они с Лениным и оглянуться не успели, как созданный ими же аппарат повернулся против своих создателей. Председатель Реввоенсовета хотел всего лишь укротить аппарат, но тот тявкал и огрызался. Чем дальше, тем агрессивнее. В конце октября 1923 года одному из вождей Октябрьской революции устроили проработку на объединенном пленуме ЦК и ЦКК.

Переживая увиденное, 31 октября Крупская написала Зиновьеву: «Совершенно недопустимо то злоупотребление именем Ильича, которое имело место на пленуме. Воображаю, как он был бы возмущен, если бы знал, как злоупотребляют его именем. Хорошо, что меня не было, когда Петровский сказал, что Троцкий виноват в болезни Ильича, я бы крикнула: это ложь, больше всего Владимира Ильича заботил не Троцкий, а национальный вопрос и нравы, водворившиеся в наших верхах.

Вы знаете, что Владимир Ильич видел опасность раскола не только в личных свойствах Троцкого, но и в личных свойствах Сталина и других. И потому, что Вы это знаете, ссылки на Ильича были недопустимы, неискренни. Их нельзя было допускать. Они были лицемерны. Лично мне эти ссылки приносили невыносимую муку. Я думала: да стоит ли ему выздоравливать, когда самые близкие товарищи по работе так относятся к нему, так мало считаются с его мнением, так искажают его?

А теперь главное. Момент слишком серьезен, чтобы устраивать раскол и делать для Троцкого психологически невозможной работу. Надо пробовать с ним по-товарищески столковаться. Формально вся ненависть за раскол свалена на Троцкого, но именно свалена, а по существу дела — разве Троцкого не довели до этого? Надо учитывать Троцкого как партийную силу и суметь создать такую ситуацию, где бы эта сила была для партии максимально использована».