Сталину эти люди мешали. Политбюро заседало тогда три-четыре раза в месяц. Начинали в 11 утра, заканчивали иногда в семь вечера, но делали перерыв на обед. Приглашенные толпились в секретариате — небольшой соседней комнате; их вызывали по очереди. До осени 1929 года заседания политбюро по традиции вел глава правительства Рыков. Сталин сидел на противоположном от председательствующего конце стола, внимательно слушая выступавших. Иногда вставал и ходил по комнате, потом высказывал свое мнение.

После того как Троцкого выслали из страны, главной проблемой для Сталина был Алексей Рыков, член политбюро и глава правительства, уважаемый и влиятельный человек. Выходец из крестьянской семьи, русский Рыков многим представлялся более подходящей фигурой для руководства Россией. Сталин несколько лет подкапывался под Рыкова, пока не убрал его — вместе с Бухариным и Томским.

Кажется, в последний раз Крупская позволила себе особое мнение, когда, устранив основных соперников, Сталин всё-таки взялся за Николая Ивановича Бухарина. В июне 1929 года упразднил пост ответственного редактора «Правды», который занимал Бухарин. Его должно было заменить бюро редколлегии из трех человек.

Смысл неловкого маневра был вполне очевиден. Не бывает газеты без редактора, и через некоторое время новый редактор появился, но уже назначенный лично вождем.

Несколько членов ЦК позволили себе выразить недоумение, в том числе Крупская. 12 июня 1929 года Надежда Константиновна отправила в секретариат ЦК ВКП(б) письмо, составленное в самой мягкой форме. Но и выражение сомнения уже воспринималось как недозволенная фронда: «В прежние времена, бывало, редакции составляются без ответственных редакторов, но возможно ли сейчас обойтись без ответственного редактора — судить не берусь. К тому же и раньше, если никто не назывался ответственным редактором, то таковой всегда фактически существовал».

В 1929 году и Мария Ульянова попыталась защитить Бухарина, с которым столько лет рука об руку трудилась в редакции «Правды»: «Вывод из политбюро трех крупнейших работников партии Рыкова, Бухарина, Томского или дальнейшая “проработка” и дискредитация их, которая приведет к тому же несколько раньше или позже, является угрозой коллективному руководству… Я считаю заслугой тт. Рыкова, Томского и Бухарина, что они ставят перед партией эти большие вопросы, а не замалчивают их».

Мнение и жены, и сестры Ленина вождя не интересовало. От правых уклонистов требовали самокритики и покаяния. Но как бы они ни признавались в совершенных ошибках, этого оказывалось мало.

Утром 13 ноября 1929 года слово на пленуме ЦК получила Крупская:

— Перехожу к вопросу, который всех так волнует. Это вопрос о заявлении Бухарина, Томского и Рыкова. С одной стороны, виден громадный шаг вперед. Но надо отметить и другое, написано это заявление, по-моему, чрезвычайно неправильно. Надо было просто кратко сказать об отказе от ошибок, а не высчитывать, кто кого обидел… Мне кажется, что это заявление очень неудачное, говоря мягко.

Раздались недовольные голоса в зале:

— Мягко, очень мягко.

Кто-то рассмеялся.

— Я понимаю всю раздраженность, которую вызывает этот документ, — продолжала Крупская. — Надо с двух сторон подходить; с одной стороны, отметить всю недостаточность этого документа, с другой — поставить подавших заявление в такие условия, чтобы они сделали следующий шаг.

Голос из зала возразил:

— Нам некогда сейчас с ними возиться.