Я вновь повалилась головой на стол и заревела, сквозь слезы повторяя проклятия и угрозы в Его адрес, — но уже для самой себя, чтобы никогда не забыть эту сцену, чтобы Он никогда больше не смог мною вертеть. Никогда…

…Я на кого-то налетаю, сумка падает и раскрывается. Оказывается, я столкнулась со швейцаром отеля «Карлайл», который в своих позолоченных лампасах вышел на улицу поймать такси. Очевидно, я прошла уже не менее двадцати кварталов — как сомнамбула, под тяжким грузом воспоминаний. Две дамы с ярко-красными ногтями беседуют у входа в отель, подняв воротники норковых манто. Становится холодно. Кажется, что уже ночь, а на самом деле всего половина шестого. Я отрешенно смотрю на швейцара, который суетится на проезжей части, подбираю вещи, несвязно извиняюсь. Он меня не замечает, и я иду дальше.

Отец вечно причинял мне боль. Уходил, возвращался… А я ждала, терпела, надеялась, что в следующий раз Он наконец обратит на меня внимание. Я мечтала, что в один прекрасный день это случится, и ждала, ждала…

Ожидание давным-давно вошло у меня в привычку.

~~~

Он все время ускользает.

Прячется за газетой.

За рассеянной улыбкой.

За мотивчиком, который насвистывает вполголоса.

За бокалом красного вина, который выпивает залпом.

«Сегодня вечером Он будет укладывать меня спать, будет принадлежать мне одной».

Замечтавшись, девочка роняет вилку на стол. Потом, опомнившись, берет ее и опускает в тарелку с пюре. Подносит ко рту. Глотает пюре. Поднимает вилку до уровня глаз и смотрит на Него. Он держит в руке бокал. У Него длинные пальцы с прозрачными ухоженными ногтями. Он тщательно за ними следит: чистит, обтачивает, полирует. Несессер с маникюрными принадлежностями хранится на шкафу в ванной, над умывальником. Его руки покрыты густыми темными волосками. Рот у Него большой, нос — прямой и крупный, под голубыми глазами — огромные темные круги, волосы коротко подстрижены, а плечи — такие широкие…

«Сегодня вечером Он будет укладывать меня спать, будет принадлежать мне одной».

Он рассказывает, как прошел день на заводе. Говорит, ест, курит, пьет, украдкой поглядывая на часы. Подносит вилку ко рту, стирая с лица чудесную улыбку, которая, подобно мощному урагану, способна, сметая все на своем пути, целый мир принести к вашим ногам.

— Ешь, пюре остынет…

Мать делает вид, будто слушает мужа, но ничто не укрывается от ее внимательных черных глаз. Взгляд блуждает от подноса к тарелкам, от батона хлеба к ломтикам ветчины, и вот уже она резким движением вытаскивает кусочек хлеба изо рта у братика и засовывает туда ложку пюре. Братик сжимает зубы, не желает глотать.

А Он все о своем:

— И тогда я сказал Лерине…

Лерине… Сегодня вечером девочка уже слышала эту фамилию. Мать произнесла ее вполголоса по телефону, нервно теребя шнур.

— Ешь, пюре остынет…

А Он продолжает свой рассказ, не обращая внимания на братика, который упорно отказывается есть: ждет, когда мать попросит вмешаться Его. Тогда Он сделает страшные глаза, и братик мгновенно проглотит пюре.

Такова его роль — пугать братика и сестричку.

Следить, чтобы они ели пюре. Купать их под душем каждое воскресенье, проверять, чистые ли у них ногти. Укладывать спать по вечерам — сначала братика, потом ее.

«Сегодня вечером Он будет укладывать меня спать, будет принадлежать мне одной».

Покончив с пюре, девочка открывает свой любимый клубничный йогурт с большими кусочками ягод, которые так славно похрустывают во рту.