Изменить размер шрифта - +
Приходя после работы, он позволял себе выпить, тихо беседовал с одним-другим гостем и отчаливал. Только раз – а именно уже после Дня труда – он дал нам понять, что пропустил стаканчик до этого. У дверей он поцеловал Пэтти Ларейн и обменялся вежливым рукопожатием со мной. Потом сказал:

«Я за вас волнуюсь».

«Почему?» – Мне не нравились его глаза. В общении с симпатичными ему людьми он проявлял теплоту, очень напоминающую тепло нагретой солнцем скалы – она действительно горяча, вы ей симпатичны, – но глаза его походили на два ввинченных в эту скалу стальных болта.

«Говорят, – пояснил он, – что у вас слишком богатый потенциал».

Так в Провинстауне не выразился бы никто.

«Да, – сказал я, – уж если я влипну, то по-крупному».

«У меня предчувствие, – заметил он, – что ваше время наступит, когда неприятности будут видны издалека».

«Издалека?»

«Когда все поутихнет». – Теперь у него в глазах по крайней мере появился свет.

«Верно», – сказал я.

«Верно. Вы знаете, о чем я. Что верно, то верно». – И он отправился восвояси. Если бы в его натуре было махать рукой на прощание, я увидел бы, как он машет.

Выпивая в баре ВАЗВ, он бывал более собранным. Я даже видел его поединок с нашим чемпионом по арм-рестлингу Бочкой Коста, которого прозвали так за то, что он с легкостью выкидывал бочки с рыбой из трюма на палубу, а при низкой воде и с палубы на причал. Когда доходило до арм-рестлинга, Бочка мог положить любого рыбака в городе, но как-то раз Ридженси принял его вызов, сделанный на пари, и все оценили то, что он не спрятался за свой мундир. Бочка победил, хотя ему пришлось поработать достаточно долго, чтобы ощутить горечь надвигающейся старости, и Ридженси помрачнел. По-моему, он не привык проигрывать. «Вы неудачник, Мадден, – сказал он мне в тот вечер. – Только и знаете, что валять дурака».

Однако на следующее утро, когда я шел по улице за газетой, он остановил рядом патрульную машину и сказал: «Надеюсь, вчера я не слишком много себе позволил». – «Забудем». Он начал меня раздражать. Я уже предвидел конечный результат – большегрудую мамашу с увесистым фаллосом.

Теперь, в кабинете, я сказал ему:

– Если вы позвали меня сюда только затем, чтобы сообщить, что видели Пэтти Ларейн, это можно было сделать и по телефону.

– Я хотел с вами поговорить.

– Мне не идут впрок чужие советы.

– Может, это мне нужен совет. – Следующую фразу он произнес с гордостью, которой не мог скрыть, точно сама мужская суть, истинное клеймо качества заключалось в силе, необходимой для поддержания в себе такого рода неискушенности: – Я не слишком хорошо знаю женщин.

– Это уж точно, если обращаетесь за подсказкой ко мне.

– Мак, давайте напьемся как-нибудь вечерком, да поскорее.

– Ладно.

– Знаете вы это или нет, но кроме нас в городе нет настоящих философов.

– Тогда вы единственный мыслитель, порожденный правым крылом за последние годы.

– Эй, не брюзжите, пока в вас не стреляют. – Он тронулся к двери проводить меня. – Пошли, – сказал он, – прогуляюсь с вами до машины.

– Я без нее.

– Вы что, боялись, что я арестую ваш драндулет? – Это так развеселило его, что он ржал всю дорогу по коридору и перестал только на улице.

Перед тем как распрощаться со мной, он сказал:

– Та делянка с коноплей в Труро еще ваша?

– Откуда вы о ней знаете, Элвин?

На его лице изобразилось недовольство.

Быстрый переход