Если сто тонн фенола вылить… в этой ситуации нет ничего фантастического, разве что количество тонн. Но уже вторая часть фразы включает рассмотрение последствий, затрагивает перспективу, требует заглянуть в завтра. Но если, читая про это завтра, мы узнаем, что человек, наглотавшись фенола, с утроенной силой встал к станку и весь день мурлыкал гимн, это будет не фантастика, а вранье. А если мы попытаемся не врать, то кто-нибудь да обвинит нас в подрыве чего-нибудь. Вот и думай.

В последние годы в просторечии возник термин «книжка от мозгов». Дескать, «отключиться хочу, дай почитать чего-нибудь от мозгов». В разряд такого чтения попала и фантастика. Один из наиболее интеллектуальных и будоражащих как воображение, так и чувство ответственности видов литературы, по определению предназначенный для подпитывания способности мыслить, старательно превращался в литературу от мозгов. А потом еще проводились дискуссии о кризисе жанра!

Нам пытаются отбить нервные окончания, ответственные за осязание будущего. И в значительной степени — преуспевают. Восстанавливать эту способность, даже при самых благоприятных условиях, придется многие годы.

Поэтому НФ, как ни горько признавать это любящему ее человеку, в изрядной мере потеряла читателя и утратила престиж. Обратимо ли это? Не знаю. Способно ли общество создать, взамен фантастики, какой-либо иной механизм художественного, эмоционального прощупывания социально-психологической перспективы? Я не уверен. Думаю, что пока — нет.

Круг четвертый. 1991

ПОД ПРЕДЛОГОМ КОНКРЕТНОЙ КРИТИКИ

«Писателям — абсолютные гарантии»

Рец. на сб. «Волшебнику абсолютная гарантия», Таллинн, 1990.

(«Таллинн», 1991, № 5 (опубликовано в сокращении).

Мы направились к пограничному знаку. Границы, хотя бы и символические, всегда почему-то волнуют, будоражат фантазию. За пограничными знаками, так мы привыкли себе представлять, всегда находится что-то другое, что-то новое…

Подавляющее большинство людей хотя бы раз в жизни оказываются читателями. Многие читатели, в силу регулярно совершаемых книгопроходческих упражнений, становятся читателями более или менее квалифицированными. Тех из них, кого обуревает непреоборимое желание беспрерывно делиться впечатлением от прочитанного, зачастую заносит в профессиональные критики. Критики с комплексами, в глубине души всегда уверенные, что если бы они это написали, то написали бы гораздо лучше автора, превращаются в литературоведов. В быту их называют литературоедами. Сами они всяких там романов-рассказов не пишут, зато, читая что-либо, думают лишь о том, как и про что следовало бы это писать на самом деле — то есть как и про что они сами бы это написали, если бы это пришло им в голову — и затем подробно излагают, насколько результат работы автора хуже, чем их разбуженные чтением замыслы. Литературоведы, подсознательно чувствующие чрезмерную притязательность своей уверенности и испытывающие потребность имплицитно покаяться в ней, анализируют подвернувшееся им произведение, пытаясь понять, чего хотел сам автор, и насколько ему то, что он хотел, удалось — и оттого становятся литературоведами хорошими.

Обычный читатель, как правило, может сказать, понравилось ему прочитанное или нет, то есть оценить произведение в чисто эмоциональных категориях «ндра» — «не ндра». Читатель квалифицированный в состоянии с той или иной степенью пространности изложить, что именно ему «ндра», а что «не ндра».