|
Теперь эта культура рухнула, дезавуированы все ее ценности — в том числе, заодно, и те, что действительно были ценны, ибо они ценны всегда. Оказалось, из десятерых разве что одному свобода нужна, чтобы наслаждаться прелестями Солженицина. Зато уж никак не меньше, чем пятерым — чтобы беспрепятственно выпускать кишки всякому, кто оказался в какой-нибудь очереди чуть впереди. Путы старой морали рассыпались — и тут только выяснилось, что они не просто связывали нас по рукам и ногам, но, как и путы всякой морали, делали нас людьми. И из человека полез зверь.
Он глупый. Он не осознает элементарной истины: чтобы не получать ударов в спину, самое надежное средство — не бить в спину самому. Он знает лишь одну ценность: «Я хочу». И лишь один принцип общения с себе подобными: то, что оказалось между «Я» и тем, чего «Я» хочет, есть нечто лишнее в мироздании, надо его изъять. Когда-то еще свойственный всему живому инстинкт самосохранения вновь наденет на зверя социализирующие путы морали и вернет ему человеческий облик… Фантасты все это предвидели раньше многих. Еще в эпоху молчания, крутя вероятности и так, и этак, они задумывались над тем, сколько невинной, можно сказать, девственной крови прольет безмозгло любящий свободу зверь, пытаясь с наскоку овладеть этой несовершеннолетней. А надсмотрщики от идеологии несли их по всем мыслимым кочкам за пессимизм, смакование жестокостей, неверие в советского человека… А если бы не несли? Неужто сейчас лилось бы меньше крови? Что может и чего не может литература? Да и, вообще, искусство? Да и, в частности, фантастика? Они не больше и не меньше, как генератор дополнительных переживаний. Остальное — изложение концепций, сообщение сведений, пропаганда идей — играет вспомогательную роль и потребно лишь в той мере, в какой способствует индуцированию в читателе тех эмоций, которыми хочет поделиться автор. Музыка ничего не пропагандирует и никуда не зовет, но если она волнует — она искусство. Текст, сколь бы он ни был богат информационно, перестает относиться к сфере художественного, если перестает быть объектом переживания. Есть переживания, которые способствуют убыстренному и углубленному пониманию реальной жизни и ее тенденций. Они буквально носом тычут тебя в окружающие проблемы: «Не отворачивайся! Смотри! Думай!» Индуцированием этих переживаний занимается так называемая серьезная литература. В том числе, как ни парадоксально это звучит для неискушенных, и серьезная фантастика. Она еще часто добавляет: «А завтра из этого может получиться вот что. Как ты себя поведешь?» Есть переживания, которые, наоборот, отвлекают от насущных проблем. Честь им и хвала — если замкнуться на сиюминутных хлопотах и невзгодах, быстро сойдешь с ума. Между тобой и жизнью возникнет радужное марево: «Купаться полетим далеко-далеко. Убийцу поймаем быстро-быстро. Любить нас будут крепко-крепко. Успокойся, все хорошо». Индуцированием этого марева занимается так называемая развлекательная литература. Развлекательной фантастике тут такие карты в руки!.. Однако наше время — время перегибов и перекосов. Реальные проблемы не решаются, хоть тресни. Даже наоборот, тиранят и терроризируют все неистовей. Рецептов их разрешения — пруд пруди, никогда такого не было. И каждый рецепт исключает остальные. И каждый, стоит только пустить его в дело, оказывается несостоятельным. Во всяком случае, наутро легче не становится. А ждать вторника будущей недели — терпения уже нет. Ор. Гвалт. Боеспособные мужчины, ко мне! Нет, ко мне! Нет, ко мне! А па-ашли вы все с вашими живорезными рецептами! С явной необходимостью выбирать как руководство к действию хоть какой-нибудь из них. Не хочу я смотреть и читать про то, что есть на самом деле. Полистаю-ка я Агату Кристи. А я «Анжелику». А я — «Эммануэль». |
