— Юрий Павлович? Это Горчаков. Вы на месте? Я сейчас к вам приеду. Есть важное дело.

Подполковник Клоков был начальником СОБРа — специального отряда быстрого реагирования, предназначенного для борьбы с терроризмом.

Сам отряд располагался в обшарпанном двухэтажном доме постройки 1912 года. Об этом извещали лепные цифры на фронтоне. Они почему-то сохранились в неприкосновенности на фоне облезшей стенной штукатурки и оконных рам со вздувшейся, шелушащейся краской. Долгое время в этом здании находилась контора «Заготзерно», однако новые власти области, озабоченные ростом преступности, передали владение СОБРу. Правда, не дав при этом на ремонт ни денег, ни материалов.

Дверь, ведущая в дом, была обита железом и выкрашена в коричневый цвет, таким в городе красили стены общественных туалетов. Впрочем, если быть строгими в оценках, нельзя не признать, что областные и городские власти особо не ущемляли СОБРа.

В вестибюле, куда вошел Горчаков, царил сырой полумрак овощного подвала. Грибок, медленно пожиравший стены, словно напоминал поселившимся здесь людям: ничто под луной не вечно, все медленно умирает и обращается в тлен — дома, люди, идеи, авторитеты…

Небольшая комнатка, служившая Клокову кабинетом, оказалась на удивление чистой, свежей, ухоженной. Ее, как и другие помещения, в которых разместились люди, Клоков сумел отремонтировать «хозяйственным» способом — своими силами за счет средств и материалов, которые собирал с миру по нитке. Издавна зная этот способ решения хозяйственных дел, Клоков не идеализировал его достоинств и характеризовал пословицей:

«С миру по нитке, голому — петля».

В кабинете подполковника главное место занимал не начальственный стол, а металлический шкаф, в котором хранилось оружие. Еще обращали на себя внимание фотографии. Большие, в деревянных рамках, они занимали почти всю стену. С каждой смотрело молодое энергичное мужское лицо. Смотрело либо иронично, либо сожалеюще, либо просто печально. Это были портреты боевых товарищей, которых Клоков потерял в Чечне.

Его отряд в одну из ночей был поднят по тревоге. Людей, не обученных общевойсковому бою в открытом поле, мудрое командование бросило против батальона чеченских боевиков.

Отряд Клокова выстоял, отбился, но потери — восемь бойцов на двенадцать оставшихся в живых — были тяжелыми и неоправданными.

Теперь портреты павших в бою друзей смотрели на своего командира со стен его кабинета, постоянно заставляя думать о жизни и смерти.

Боевой офицер, прошедший Афганистан и обожженный огнем Чечни, Клоков по высоким государственным меркам был человеком неблагонадежным. Впрочем, как все остальное население России.

Бдительные доброжелатели сообщили в ФСБ, что Клоков не поддерживает демократических начинаний президента Ельцина, негативно о них высказывается. Когда в Москве расстреляли парламент, Клоков не выразил «единодушного одобрения» и сказал, что всем участникам операции на Арбатском мосту стоило бы выдать гитлеровские железные кресты, взяв их из запасников военного музея. Человек, получивший ранение в Чечне, он тем не менее говорил, что понимает чеченцев, защищающих свои дома.

Клоков был местный, придонский, родился в Тавричанке и примеры брал из своей жизни. «Если бы на Таврнчанку кто-то напал, — это он говорил вполне открыто, — я бы взялся за оружие и дрался до последнего патрона. Как чеченец».

Допускал Клоков и другие высказывания, недостойные человека его положения и ранга.

К неудовольствию «доброжелателей», Горчаков понимал демократию как право думать по-своему и высказывать то, что думаешь. Главное, чтобы твои действия не наносили ущерба государству. Клоков своими рассуждениями его не наносил. Это был лихой и честный служака, искренне ненавидевший преступность и готовый в любое время вступить с ней в открытую схватку.