Все Потерянные Мальчики в испуге бросились врассыпную. Питер оставил Покетса и ссадил с плеч Ту Смолла.

— Защищайся, Питер Пэн! — закричал Эйс.

Но было слишком поздно. Руфио уже вскочил на Питера, который пригнулся, чтобы взлететь.

Потом, к изумлению всех, Руфио бухнулся на колени. Слезы градом катились по его смуглому лицу, рыжие волосы были всклокочены, а в глазах отразилось нечто, напоминавшее агонию и благоговейный трепет.

— Ты — это он, — признал он, тяжело дыша. — Ты — тот самый Пэн. – Он протянул Питеру меч. — Он твой. Возьми его, весельчак. Ты можешь летать, ты можешь драться, ты можешь...

Он не договорил. Его душил ком в горле. На его лице были написаны разочарование, возмущение и обида, но в то же время и восхищение. Питер принял меч, отошел в сторону и начертил им на земле линию. Питер и все Потерянные Мальчики оказались по одну сторону черты. Руфио один стоял по другую.

Он поднялся на ноги и пересек ее. Мальчик и мужчина посмотрели друг на друга, улыбнулись и обнялись.

Потерянные Мальчишки окружили их и радостно зашумели.

В тот вечер состоялись торжества в честь Питера Пэна. Потерянные Мальчики разрисовали себя во все немыслимые цвета, надели лучшие свои костюмы, ели самые излюбленные кушанья, пока не наелись до отвала. А потом были индейские пляски с факелами, которые озарили темное небо на несколько миль вокруг. Улюлюкая и подпрыгивая, они образовали кольцо из огней. Они устрашающе бряцали своим оружием и воздевали руки к небу, пели песни на тарабарском языке. Питер был центром внимания. Его снова и снова просили повторить воздушные номера. Он с удовольствием выполнял их, изображая катящиеся бочки, делая «мертвые петли», «штопор» и еще всякие фигуры высшего пилотажа. И все это производилось с такой отвагой, что временами он задевал концы ветвей и кончики травинок. За каждым номером раздавались требования сделать другой. И чем безрассуднее был первый трюк, тем более настойчивыми были требования произвести следующий с неменьшим мастерством. Питер смеялся, шутил, играл с каждым в отдельности и со всеми вместе. К нему вернулось его радостное и удивительное мальчишество. И только в памяти, как в калейдоскопе, изредка возникали отдельные обрывки и осколки воспоминаний о том, кем и чем он был раньше.

Разве мог он теперь когда-нибудь бросить все это! Разве могло что-нибудь на свете заставить его отказаться от этого!

В конце концов, уже ближе к утру, когда неверлэндские луны стали клониться к западу, а на востоке побледнели звезды, Питеру вдруг пришло в голову, что он давно уже нигде не видит Тинк. Некоторое время она была с ним, веселясь вместе с остальными, но в какой-то момент торжества вдруг исчезла.

Питер полетел к Дереву Никогда. Он звал ее, полагая, что она решила поиграть с ним в прятки. Он взлетел к самой верхушке древнего дерева и опять спустился к его подножию, так и не отыскав Тинк. Он облетел все вокруг, но нигде не видел ее.

Наконец он подлетел к маленьким часам, увитым виноградом, которые служили ей домиком. Когда он пролетал мимо них, он позвал ее, но ему никто не ответил. Внизу Потерянные Мальчишки продолжали свои дикие пляски, и их сумасшедшие крики проникали в глубокую тишину древних ветвей Дерева Никогда. Питер сел на ветку и наклонился так, что его глаза пришлись как раз на уровне домика Тинк. Он заглянул вовнутрь.

Тинкербелл сидела к нему спиной, уронив голову на руки. Ее плечи вздрагивали. Питер смутился и нахмурился, поняв, что она плачет.

— Тинк? Тинк, что ты? — спросил он встревоженно.

Она не ответила. Комната ее была наполнена разными странными вещами. Раскрытый бумажник служил ей ширмой для переодевания, катушка ниток была стулом, ключи — вешалками для одежды, а потерянные кем-то монеты и несколько красных оберток от жвачки — украшениями.