Ничего, злее будешь. В жизни небитому нельзя. И я думаю, Толик не тебя, а меня в этот момент представлял. Ему, наверное, давно хотелось мне врезать, вот он и дорвался. Ты теперь – вылитая я в молодости.

– Как же, ты! Все говорят, ты была писаная красавица.

– И была, и есть, и буду! А ты что про себя думаешь? Уродина болотная?

– Ну, уж не красавица, во всяком случае.

– А вот это как тебе будет угодно. Хочешь считаться красавицей – будь ею, хочешь мышкой серенькой – нет ничего проще. Все зависит от твоей собственной самооценки.

Мать была волшебницей. Все у нее получалось легко и разрешимо. За это, наверное, ее так любил Шарль. Она только чуть-чуть повспоминала, пощебетала, поболтала, увела от главной темы «обида на отца» к теме второстепенной, но более важной для не осознающей пока еще своей женской силы дочери. Она и не думала утешать, но утешила, размягчила острую боль обиды.

Жизнь пошла дальше, но отец не звонил ей. Она не звонила ему. Набрала его номер почти перед самым появлением на свет Алеши, первенца. Просто захотелось – и позвонила. Хорошо, он сам к телефону подошел. Обрадовался, приехал тут же.

– Ты прости меня, деточка, – начал прямо с порога. – Я тогда выпил. Бабушка до твоего прихода все пилила, пилила: поговори с дочерью, что ты за отец. Ну, вот и поговорил.

Все – только не мачеха.

Папа умер внезапно. Острая сердечная недостаточность. Никто не был готов. Никто не думал о смерти. Дед все повторял: «С правнуками жизнь только начинается. Чувствую себя здоровее, чем в молодые годы. Только сейчас мы с организмом друг к другу приспособились». И вдруг смерть отнимает молодого и крепкого сына, которому едва за шестьдесят перевалило, ведущего размеренный здоровый образ жизни. Тут-то дед и повернулся лицом к дороге вечной, тут-то и стал потихонечку прощаться со всем земным.

Первым его шагом стало оформление завещания. Ему хотелось справедливо решить вопрос с дачей. И внучка, и внук имели на нее равные права в глазах любящего их старика. Однако он прекрасно понимал, какая пропасть лежит между ними: замкнутой, одинокой изначально девочкой и обласканным всеми (кроме старшей сестры) своевольным сорванцом.

Надо было поделить родное гнездо так, чтобы никто не поминал его с обидой. Участок поделился легко: дом стоял посередине. Земли каждому при разделе досталось по пятьдесят соток. Дед реконструировал дом. Получилось так, что весь он стоял на Надиной территории. Ей достался просторный, отлично благоустроенный первый этаж: двадцатиметровая терраса, кухня, три спальни, огромная общая комната, две маленькие душевые с унитазами – дед переоборудовал их из одной приличной по размерам ванной, настаивал, что на большую семью требуется больше «удобств». На второй этаж раньше поднимались по крутой неудобной лестнице, которую дед разобрал, вернее, почти разобрал, так, чтобы детям не удалось залезть, после того как трехлетний Алеша свалился, не одолев последнюю ступеньку, и сломал себе запястье. После этого второй этаж надолго стал табу. Там хранился всякий хлам, стройматериалы, но при желании благоустроить его можно было не хуже, чем нижний этаж. К тому же наверху имелись замечательные большие лоджии, предназначенные для сна в периоды июльских душных ночей.

Весь второй этаж доставался Питику. Последние недели своей жизни дед занимался строительством отдельного входа во владения внука. Успел поставить забор, позаботился об отдельном подъезде с другой стороны участка, оформил все документы по разделу и дарственные: хотел передать все при жизни. Оставалось построить новую лестницу на второй этаж с Петиной стороны.