– В Пиуре, на дне рождения Лалы Меркадо, – сказала вдруг девушка. Она так долго молчала, что Литума позабыл о вопросе лейтенанта. – Его наняли, чтобы он пел на празднике. Все девчонки говорили: он удивительно поет, и голос у него редкостный, и вообще он очень славный, совсем не похож на чоло. Он и вправду оказался не похож.

«Ох, эти белые», – возмутился мысленно Литума.

– Он, должно быть, посвятил одну из песен вам? – с невероятной учтивостью спросил лейтенант. Литума обнаруживал, что его начальник то и дело меняет тактику. Вот теперь он действовал благовоспитанностью.

– Целых три, – кивнула девушка. – «Последняя ночь», «Лунный свет» и «Хорошенькая кукла».

«Да нет, конечно, она с приветом», – решил Литума. Велосипед, который лейтенант вел левой рукой, через равные промежутки времени издавал пронзительный скрежет, действовавший Литуме на нервы.

– Еще мы танцевали. Один раз. Он со всеми танцевал по разу. Только Лалу Меркадо пригласил дважды. Но не потому, что она так уж ему понравилась, – она ведь была хозяйкой, и к тому же это у нее был день рождения. Никому не показалось странным, что он танцевал с нами, все хотели, чтобы он нас пригласил. Он держался как человек нашего круга. И очень хорошо танцевал.

«Человек нашего круга», – повторил про себя Литума, перешагивая через высохшую морскую звезду, облепленную муравьями. Лейтенанта Алисия Миндро тоже, наверно, считает человеком своего круга. А его, скорей всего, нет. «Чоло на все сто, – подумал он, – из квартала Мангачерия». Глаза его были полуприкрыты, и поэтому он видел не то, как стремительно сменился ночью таларенский вечер, а зал и сад, наполненные говором и смехом юных и элегантных пар – обитателей белого квартала, примыкавшего к тому пустырю, где помещался бар Чунги, – гостей Лалы Меркадо. Юноша и девушка, неотрывно глядевшие друг на друга, переговаривавшиеся глазами, были Алисия Миндро и Паломино Молеро. Нет, не могло этого быть. Тем не менее девушка продолжала.

– Он пригласил меня и сказал, что влюбился в меня с первого взгляда, – слышал Литума. Она говорила быстро, и в голосе ее не звучало ни малейшего волнения, точно она пересказывала некое сообщение. – Еще он сказал, что всегда верил в любовь с первого взгляда, а теперь убедился, что она на самом деле существует. Потому что он влюбился в меня в тот самый миг, как увидел. И что я вольна посмеяться над ним, но это чистая правда. И что никогда никого не будет любить так, как любит меня. И что, даже если я не стану и смотреть в его сторону, он все равно будет любить меня до самой смерти.

«Так оно и вышло», – подумал Литума. Что она, плачет? Нет, показалось. Полицейский шел сзади и не мог заглянуть ей в лицо, но голос ее не дрожал, а был сух, тверд, суров. Литуме все время казалось, что она рассказывает не про себя, что все это не трогает ее, будто история эта не кончилась кровью и смертью.

– Еще он сказал, что хочет спеть мне серенаду. Что будет петь мне каждый вечер и сделает так, что я полюблю его, – чуть помолчав, продолжала она. Скрежет железного обода по песку вселял в Литуму необъяснимую тоску: он ждал, когда раздастся этот звук, а дождавшись, покрывался мурашками. Он прислушался к тому, что говорил лейтенант. А лейтенант ворковал как голубь:

– Да? Ну и как же? Выполнил он свое обещание? Пел серенады в Пиуре? Влюбились ли вы в него?

– Не знаю, – ответила девушка.