|
В окнах мелькали испуганные лица: затаившись у себя в квартирах, люди высматривали, что делается снаружи. А я все шагала, как автомат — испорченный автомат. Бульвар Распай. На капотах немецких машин были прицеплены французские военные кепи и каски — первые мрачные трофеи победителей. Мне навстречу вели пленных. Я не осмеливалась на них глядеть. Боялась увидеть знакомые лица. Солнце пекло невыносимо. Мне хотелось набрать в грудь побольше воздуха, но даже дышать было страшно. Я часто присаживалась, чтобы передохнуть. В небе над моей головой кружили самолеты. По городу разъезжали машины с громкоговорителями, из которых неслись объявления: каждый, кто выйдет из дома после 20 часов, будет расстрелян. Улица Де Плант. Как странно: никаких немецких плакатов, никаких знамен и суетливых солдат — мертвая тишина и безлюдье, пустые тротуары и закрытые ставни. Здесь они еще не успели пометить „свою“ территорию, но все равно я ощущала их присутствие. Псы поганые! Улица Саблиер. Улица Ипполита Мендрона. Номер 3… 14… 32… 46. Не знаю, как мне удалось найти мастерскую Альберто в доме № 46 по улице Ипполита Мендрона. Наверно, так сомнамбулам удается ходить по карнизам, не падая вниз. Однажды Альберто показал мне на карте Парижа свою улицу. Я тогда много раз мысленно проделывала этот путь, входила в узкий переулок, в тесный дворик. Я решила все рассказать Альберто. Убеждала себя, что уж он-то мне поверит, поможет забрать Луизу. И конечно, вразумит мадам М., ведь он хорошо ее знает. Но его не оказалось дома.
Не помню, сколько времени я прождала Альберто, скорчившись у его двери. Может, дня два. Или три. Он привел меня в чувство, встряхнув за плечи. Потом ворвался во двор своей мастерской и, как безумный, начал рыть землю. Оказывается, он закопал свои скульптуры, те, которыми дорожил больше всего. Они оказались на месте. Он был несказанно счастлив: за это время ему пришлось повидать множество разграбленных домов. Почему-то он был уверен, что мастерская уцелела благодаря мне. Он не спросил, что я здесь делаю. Отнесся к моему появлению так, будто это само собой разумелось. Будто я пришла и улеглась перед его дверью, чтобы охранять его сокровища. Как верная собака. Он был слишком потрясен всем пережитым, чтобы интересоваться моей судьбой. Альберто уехал из Парижа в самый последний момент. Когда оставаться стало слишком опасно. Когда уже не было сомнений, что немцы вот-вот придут. Он сел на велосипед и уехал вместе со своим братом Диего. Они решили добраться до Бордо, а там сесть на пароход в Америку. Но на дорогах царил ужасающий хаос, тысячи людей бежали на юг, а над ними летали немецкие бомбардировщики. Наконец они приехали в Этамп, сразу после бомбежки. Все дома были разрушены. Люди кричали и плакали. Повсюду валялись ошметки тел, а среди них сгоревший автобус с мертвыми детьми. Братья не стали останавливаться. Они ехали на своих велосипедах по лужам крови, заливавшей мостовую, среди обезумевшей толпы. Потом, лежа в канаве среди скучившихся беженцев, Альберто уже не боялся умереть. До этого он часто думал о смерти, но теперь близость других людей придала ему мужества. Если кому-то сейчас и суждено погибнуть, пускай это будет он, а не кто-то из них. За четыре дня им не удалось проехать и трехсот километров. Они медленно продвигались к югу в общем потоке и отклонились от дороги на Бордо. Вместо этого они очутились в Мулене, но на следующий день его заняли немцы. Все было кончено; Альберто решил, что, раз бежать некуда, нужно поскорей возвращаться в Париж. Если пропадать, то уж лучше у себя в мастерской. Обратный путь оказался еще ужасней. Дорога была забита брошенными машинами и пожитками, людскими трупами и вздутыми лошадиными тушами; ему попалась на глаза оторванная мужская голова с бородой, потом женская рука с браслетом из зеленых камешков на запястье. От всего этого исходило невыносимое зловоние. Первую ночь на обратном пути они провели в поле; смрад разлагавшихся тел не давал заснуть. |
