«Все было на своих местах» — так он сказал много лет назад, влюбившись в Анни в этой самой церкви и тоже глядя на нее со спины. Луи заслуживал того, чтобы его оставили в покое. Навязав ему свою исповедь, мама заставила его погрузиться в воспоминания, и я не стану оживлять их снова, заявившись к нему. И не стану смущать его пусть отдаленным, но все-таки сходством с женщиной, которую он так любил.

Я глядела в зеркало заднего вида на удалявшуюся церковь, ту самую церковь, куда мама пришла облегчить свою совесть и найти посланника. Открытая тетрадь лежала рядом со мной, на соседнем сиденье. Почерк Луи со словами мамы. Безжалостными словами. Я чувствовала прикосновение руля к моему животу, к моему ребенку. Моя мать убила человека ради меня, теперь она убила себя ради него.

Она шагала медленной поступью все потерявшего человека, уверенной поступью тех, кто знает, куда идет. Она знала, куда идет.

Мама знала, что не убавит скорость на этом вираже и не затормозит в последний миг. Наверняка это был тот самый поворот, где погибли ее родители: дорога, по которой она ехала, не входила в ее обычные маршруты. В конечном счете мама поступила как папа. Сколько людей убивают себя таким образом, чтобы не взваливать вину на своих близких?!

Я свернула на дорогу, идущую вдоль озера; вода простиралась до самого горизонта. Я неотрывно думала о теле Анни, покоящемся где-то на дне. По щекам у меня текли слезы, я остановила машину и стала перечитывать тетрадь. От каждой фразы у меня сжималось горло. Пьер, мой дорогой брат, ты по-прежнему будешь твердить, что я была маминой любимицей… Знал бы ты, как бы мне хотелось быть просто ее дочкой. Вода озера сияла небесной голубизной. Внезапно ее накрыло темное облако. Я оторвалась от тетради и подняла глаза. Неужели Озерная фея вынесла мне на руках тело Анни? Нет, это налетели журавли. Сотни журавлей, словно все пророчества мира, собрались здесь, над моей головой. Они кружили в воздухе, исполняя свой величественный птичий балет. Вот и я тоже стала перелетной птицей, перелетевшей от одной матери к другой. Мама, почему, ну почему ты не смогла оставить меня при себе?

Небольшой самолетик подлетел к тому месту, где стояла моя машина, собираясь приземлиться. Я не хотела больше оставаться на земле. В небо, в небо, где теперь обитают все, кого я любила! Я подъехала к аэроклубу. Пилот был крайне любезен.

— Четверть часа? Полчаса?

— Нет, целый час.

Прекрасно, лучшего гида мне не найти, он знает озеро как свои пять пальцев.

— Здорово! — сказала я, пока он помогал мне усесться в кабине.

— Семь месяцев? Это ничего, вы не рискуете разродиться в небесах. Наверняка будет мальчик. Будущий летчик!

— Может быть…

Я смотрела сверху на уменьшающееся озеро. Это было прекрасно, величественно и прекрасно. Я чувствовала себя такой одинокой. Пилот что-то говорил мне в наушники, указывая внизу то одно, то другое место: а вот церковь деревни Нюизман, одна из уцелевших деревянных церквей…

— Спасибо, месье, я знаю ее историю.

— Глядите на свет! — И пилот указал в небо, объятое огненными сполохами заката. Самолет набирал высоту. Я сдвинула наушники на затылок, я больше ничего не хотела слышать, я сидела, прижав к груди школьную тетрадку. Ребенок сильно толкался во мне, я гладила живот, успокаивая его. А самолет все набирал высоту, и фразы танцевали у меня перед глазами, встречались и расходились, и все постепенно становилось ясно.

Глядеть на свет!

Поль сказал: «Ладно! Если ты считаешь, что как хороший муж я должен переспать с этой девушкой, я это сделаю, но только один раз, слышишь?»

В назначенный день Поль вернулся из города раньше обычного, стремительно вошел в гостиную, бросил: «Идем!» — и вышел, даже не взглянув на Элизабет, не удостоив ее заверений в верности и не обернувшись на Анни, — он ни секунды не сомневался, что она пойдет за ним.