– Так уж и любого? – прищурилась скептически Мадлена. – Ну что ж, давайте возьмем кого нибудь из классиков… хотя бы прошлого века. Например, Макаревича.

– Какого именно? – деловито спросил Лигум, застегивая рубашку.

Она улыбнулась, и улыбка ее на этот раз была по матерински насмешливой.

– Из поэтов в прошлом веке Макаревич был один, – снисходительно пояснила она. – Кстати, звали его Андреем… Название “Машина Времени” вам ни о чем не говорит?

– Говорит, – охотно согласился Лигум. – Только этот роман вроде бы написал не Макаревич, а Уэллс.

– Ну, а где же ваша цитата, уважаемый эрудит? – язвительно спросила медсестра.

Лигум подошел к окну и, глядя на залитые солнцем улицы, сбегавшие с холмов к набережной, стал декламировать:

– “Я хотел бы пройти сто дорог – а прошел пятьдесят…

Я хотел переплыть пять морей – переплыл лишь одно…

Я хотел отыскать город тот, где задумчивый сад,

Но вода не пускала и только тянула на дно”…

– Ну, допустим… Только голос у вас уж очень замогильный, – заметила девушка. – Ну, а дальше?

Хардер усмехнулся и продолжал:

– “Я хотел посадить сто деревьев в пустынном краю.

Я нашел этот край, только ветер унес семена…

И из сотни дверей так хотел отыскать я свою,

И как будто нашел, но за ней оказалась стена!”…

Что то неуловимо переменилось в выражении глаз Мадлены, но Лигум невозмутимо закончил:

– “Я хотел бы спасти всех людей, но не спас и себя

От старухи с косой, что за нами повсюду бредет…

Разве мог бы прожить я всю жизнь, никого не любя,

Даже если бы знал, что любовь этот мир не спасет?”…

– А это откуда? – вскочив, запротестовала Мадлена. – У Макаревича в том стихотворении такой строфы нет!..

– А это уже не Макаревич, – сообщил хардер. – Это один из моих однокашников пытался под него подделаться…

Мадлена сделала к нему шаг. Потом еще один. И еще – пока не оказалась с Лигумом так близко, что хардер вдыхал аромат ее духов. В соответствии с неписаными людскими законами, девушку следовало заключить в объятия, а затем увлечь ее на кровать, которая была совсем рядом…

Но хардеры не подчиняются людским законам, и Лигум не шевельнулся, глядя поверх головы Мадлены.

– Не понимаю, – медленно проговорила девушка, не отводя испытующего взгляда от лица хардера. – Ничего не понимаю… Я всегда считала, что лишь человек, который любит и ценит поэзию, умеет любить женщин. Но если вы, хардеры, умеете любить, то почему вы отказываетесь от счастья? И почему вы лишаете этого счастья других? Кто вам дал право не любить нас?!..

С трудом удерживая свое лицо в виде каменной маски, Лигум сказал:

– А с чего вы взяли, что любить вас – это счастье?

Мадлена задохнулась так, словно чей то тяжелый кулак угодил ей точно в солнечное сплетение. И, так и не выйдя из этого нокдауна, стремглав выбежала из номера.

Лигум прислонился пылающим лбом к прохладному мультиплексу окна, провожая взглядом стройную фигурку, стремительно удалявшуюся прочь от отеля по залитому солнцем тротуару.

Голос Советника по искусству, вновь прошелестевший в ушах, сварливо поинтересовался:

– Еще будут заказы насчет поэтов, хардер Лигум?

– Отставить поэтов, – сказал Лигум. – Диспетчер, мне нужен Информатор о Персоналиях…

– Слушаю вас, хардер Лигум, – после краткой паузы услужливо откликнулся другой голос, который был слышен только юноше.