|
Спавшая там до поры до времени жемчужина услышала зов. Сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее стала она подниматься к поверхности - туда, где сияло сознание. Жемчужина веры в возможность волшебства, - чем ближе к уровню сознания она поднималась, тем крупнее становилась в размерах. Величиной с теннисный шарик, с яблоко, с футбольный мяч... Когда эта штука выскочила на поверхность и закачалась на волнах, она уже больше всего походила на колючую морскую мину. Еще мгновение - и в сознании фотографа раздался взрыв.
С грохотом растворились дверцы шкафа. Друг заглянул внутрь. Никого. Только пиджак на вешалке. Пиджак посмотрел на друга. Да, физиономия - что надо! Удивление бьет через край, это просто необходимо сфотографировать! Камера в нагрудном кармане... Вот только рукава не слушаются... Другу показалось, что пиджак пошевелился. Нет, не показалось. Действительно, покачивается на вешалке, очевидно, от сквозняка... Но где же, в конце концов, фотограф?! Рукава не слушались его. Кроме того, из головы как-то уже почти вылетело - чего, собственно, он хотел от своих рукавов? Совсем вылетело. Только не из головы, ведь у пиджака ее нет. Тогда откуда же? Откуда ж? Откуда? Откуд? Отку? Отк? От? О? О О О о о о . . . Мысли улетели, слова убежали, чувства ушли. Лишь любимое чувство удивления задержалось еще на некоторое время в пустом пиджаке. Друг захлопнул дверцы шкафа. На одной из них с внутренней стороны было зеркало, и в нем пиджак увидел свое отражение. Это было удивительно. В зеркале отражался удивленный пиджак. Человек, который раньше тут жил, непременно сфотографировал бы это отражение. Тот человек любил фотографировать удивленных. Больше всего на свете. ЛЕНЯ КОРНЕЕВ ТОРТ Лекстер подходит к столу, садится в старенькое глубокое кресло, закуривает. На столе стоит широкая чаша с песком, в который наполовину закопан круглый прозрачный сосуд. Наверное, очень горячий, потому что красно-оранжевого свечения хватает, чтобы рассеять вечерний комнатный сумрак. Лекстер берет со стола потрепанную книгу, листает рассеянно, разглядывает испещренные записями поля. На каждой странице встречаются даты, оставленные чернильной ручкой: 1943... 1958... 1998. Он пролистывает почти до конца и останавливается на знакомом абзаце: Все содержимое сосуда походит теперь на жидкое солнце. Когда достигнешь ты этого, да возрадуйся! Ибо час бессмертия близок. Прими внутрь три части славной материи, затем еще три и, наконец, девять частей, чтобы закрепить и возвысить результат. И волосы твои станут пламенем, кости и зубы обретут невероятную крепость, и все болезни мира удалятся от тебя. Но не спеши, дело твое длится уже пять лет... - Тридцать семь, - пробормотал Лекстер, укутался в плед и задремал. Снились драконы, красные львы и загадочный "двойной огненный человек", который сидел под столом и шептал: "А я не огненный совсем и не огненный..." Лекстер проснулся, услышав щелчок дверного замка. Кто-то пришел. В старости сон становится хрупким и ненадежным, как стариковское тело. Кто-то старался не шуметь, двигался осторожно, но быстро. Он хорошо знал квартиру и складывал продукты в холодильник: шуршание пакетов, бутылочный звон, глухой удар упавшего мандарина. Лекстер представил именно мандарин, потому что вроде бы уловил терпкий цитрусовый аромат. И в тот же момент из-за кухонной двери выкатился маленький рыжий фрукт, с листиком. За ним появился Тарас, почти такой же рыжий и круглый. - О, дед, так ты не спишь? - Как видишь. Вызываю мандарины силой мысли. Тарас непонимающе сморгнул. |
