– Ты где это шаталась, бесстыдница? Тятенька извелся весь! Всю ночь не спавши! Капли три раза пил! Даже четыре!

– Да не кричи ты так, Фефа. Вот же я. Жива и здорова, – скидывая пальтишко, отбивалась Нюрка.

Та уперла руки в крутые бока.

– Ты-то жива! Ты-то здорова! А нас с Афанасием Силычем уже соборовать пора!

– Незаметно, что ты при смерти, – съязвила Нюрка и этим навлекла на себя новый поток праведного гнева.

– Ах ты, безбожница! Смерти моей желаешь? И так все нервы истерзаны до самой невозможности! Безобразница ты! Разбойница с большой дороги! Злодейка! – зашлась Фефа. – Вот погоди ужо! Возьмет тятенька ремень да всыплет по мягкому месту! Тогда узнаешь!

В комнате тятеньки зажегся свет. Разбудила все-таки, крикунья!

Нюрка свирепо взглянула на няньку.

– И нечего на меня очи бесстыжие таращить! – тут же бросилась в новую атаку та. – А если мы уже без надобности, если мы уж и спросить ничего не имеем права, так пусть тебя святые угодники покарают за такое к нам отношение!

Этот заход был из традиционных, и Нюрка поняла, что сейчас в дело пойдут слезы. Она хотела было прошмыгнуть мимо Фефы в кухню, но тут в коридор вышел тятенька. Одетый.

– Нюра, где ты пропадала? – строго спросил он.

Голос его, однако, дрожал. Нюрке немедля стало совестно, и она принялась вдохновенно врать:

– Тятенька, простите меня. И ты, Фефа, прости. Я у Краюхиных на Васильевском засиделась. На следующей неделе в гимназии испытания по математике. Сам знаешь, Зина в ней сильна. Вот и предложила меня подготовить получше. Мы и не заметили, как время разводить мосты пришло. Как я ни сокрушалась, а делать-то нечего! Уж вы простите меня, бестолковую!

Нюрка прижала к груди обе руки и сложила губы скобочкой. На глазах выступили покаянные слезы. Фефе сразу стало жалко дитятко.

– А поесть Краюхины тебе дали?

– Супу полную тарелку налили и чай с пряниками!

– А спала не на полу? На полу простудиться – раз плюнуть!

– Нет, мы с Зиной легли. У нее в комнате тепло.

Тятенька Афанасий Силыч их диалог выслушал молча и – Нюрка и секунды не сомневалась – не поверил ни единому слову.

Наконец он прервал слезливые сетования Фефы и велел ставить самовар.

– Я не хочу есть, тятенька.

– Ну, ты в гостях наелась, а нам кусок в горло не лез. Так что пойдемте чай пить, – заявил он и первый пошел в кухню.

Фефа тут же засуетилась, бросилась собирать на стол. Нюрка, как ни хотелось ей забраться под одеяло и хорошенько обдумать все увиденное и услышанное, поплелась следом.

Чай с сухарями и кислым яблочным повидлом, что Фефе каждый год привозили из деревни, пили молча.

Афанасий Силыч злился на дочь и все репетировал про себя, что и как скажет ей, когда останутся вдвоем. Нюрка, кажется, чуяла, что гроза еще не миновала, и поглядывала на отца с опаской. А Фефа, отошедшая наконец от страха, просто получала удовольствие и, прихлебывая душистый – тридцать копеек осьмушка – чай, гадала, пришлют ли нынче осенью из деревни сушёных грибов.

После чаепития Нюрка наконец прошмыгнула в свою комнатенку, но перевести дух не удалось.

– Ну, выкладывай начистоту, где была, – с угрозой в голосе сказал тятенька, входя к ней и закрывая за собой дверь.

Нюрка посмотрела на отца и решила во всем признаться:

– Следила. За теми. Из ГОПа.

– Рехнулась? – ахнул Афанасий Силыч и, обессилев, сел на табуретку возле двери. – Да ежели бы они дознались…

– Ну не дознались же. Я в собачьей будке сидела.