Где мог держать здесь молодой парень вещи, связанные с его драмкружком? В шкафу? Вряд ли… Л может быть, в этом стареньком буфете с аккуратными маленькими нулевыми пробоинами, сделанными древоточцами?..

Дверца тонко скрипнула. Несколько тарелок, чашки, ножи, вилки, ложки. Какие-то банки. Ага, вот, кажется… Еще одна афишка, такая же, что и на стене, и фотография тринадцать на восемнадцать с группой людей, снятых на фоне занавеса. Кто из них, интересно, Игорь Аникин? Прямоугольная коробочка. «ВТО»… Ага, это, очевидно, «Всероссийское театральное общество». Грим театральный. На красках листок полупрозрачной бумаги. Ну, еще движение руки — оправдается его предположение или нет? Гримировальный набор был новенький, лишь отделения для черной и коричневой красок были пустыми: оставались лишь следы красок. На концах бумажных растушевок тоже остались следы коричневого и черного тона. И небольшая бутылочка, тоже с этикеткой «ВТО». Лак. Очевидно, для наклейки бород и усов. Пробку уже открывали…

— Нужно будет составить протокол на изъятие вот этих штучек, — сказал Шубин, закрыл коробочку, тщательно обернул в бумагу, спрятал ее и пузырек в карман пальто, неторопливо закурил.

И снова, если даже покойный Аникин сообщник Ворскунова, Рахим по спектаклю, разыгранному в Строевом переулке, они ни на шаг не приблизились к раскрытию преступления. Чужой, изворотливый ум, казалось, вел с ним игру в кошки-мышки. Вел осторожно, хитро, оставляя лишь намеки на улики, а не сами улики. Второго теперь нет, и шансы на раскрытие уменьшились ровно вдвое. Кому это выгодно? Ворскунову. Слишком что-то ему везет, этому типу с тяжелой волевой нижней челюстью и умными, настороженными глазами. А может быть, это не просто везение? «Каждый — кузнец своего счастья». Есть еще такие кузнецы, которые предпочитают ковать свое счастье, круша кувалдой кости ближнего. Но где доказательства? Эксперты НТО уж как-нибудь не пропустили бы отпечатков чужих пальцев на последнем в жизни Аникина стакане, на бутылках с водкой и томатным соком, на дверном замке. И все-таки Ворскунов мог побывать здесь, напоить Аникина снотворным, тщательно уничтожив следы своего присутствия. А если так, что толку в гипотезах и предположениях? Их, слава богу, они за последние дни нагородили немало. Разве что на коробке с гримом и бутылочке с клеем окажутся отпечатки пальцев Ворскунова?.. Вряд ли… Немножко странно, что они их вообще не выкинули… На Ворскунова это не похоже, а Аникин… Аникин мог их и оставить. Артист…

И снова, как несколько часов назад, Шубин почувствовал, что что-то бесконечно важное, что-то такое, что сможет окончательно убедить его в правильности своей версии, все-таки скрыто здесь, в этой маленькой, четыре на три, комнатке.

Итак, дано: один преступник убивает своего соучастника, симулируя самоубийство. Причины убийства неизвестны, но что-то, очевидно, толкнуло его на это, что-то важное, жизненно важное для него, потому что обычно мошенники — не убийцы. Операции, подобные операции с бидоном, требуют определенного ума, расчетливости, профессионализма, наконец, а такие люди редко прибегают к грубому убийству. Они слишком хорошо знают Уголовный кодекс. Еще раз… Следов Ворскунов не оставил. Он, наверное, так же стоял в этой комнате, может быть на этом же самом месте, и думал о том же самом, но как бы с отрицательным знаком — не оставить следов. И не оставил…

Еще раз… Что могло остаться у Аникина после преступления? Рабочие куртки и брюки они сожгли там в переулке на костре, на котором сжигали строительный мусор. Обгорелые остатки сотрудники вытащили в первый же вечер. Грим? Грим остался. Еще? Его доля… Ну конечно же, деньги. Пускай не половина этих четырех тысяч рублей, пускай часть, но деньги, а не те шесть рублей двадцать две копейки, что были обнаружены в пиджаке у Аникина.